Закон трех отрицаний

– Ее могли заставить открыть дверь. Знаешь, когда начинают бить руками и ногами по машине, особенно по стеклу, это действует очень сильно. Не всякий выдержит, а она все-таки молодая девушка.

– А экспертиза утверждает, что ничего подобного не было и никаких следов от ударов на дверях, капоте и стеклах нет. Это как?

– Это плохо, – искренне огорчилась Настя. – Зачем же, в самом деле, она открыла дверь и дала преступнику возможность вытащить себя из машины? Вероятнее всего, у нее от страха и от переживаний, да еще после гонки через полгорода, мозги отказали, это часто бывает.

– Ася, тебя когда-нибудь силком из машины вытаскивали?

– Меня? – удивилась она. – Нет. Бог миловал, всегда сама выходила, по своей воле.

– А меня вытаскивали. И могу тебе сказать, что я хватался за все, что подворачивалось под руку, пытался хоть за что-то уцепиться. За руль, за рычаг переключения передач, за приборную панель, даже за щиток, которым от солнца прикрываются. Короче, за все. И остаются от таких приключений весьма характерные следы в виде смазанных полос.

– И этих следов эксперты в машине не обнаружили, – закончила за него Настя. – Совсем плохо. Значит, Халипову из машины не вытаскивали, она сама вышла. Юрик, я тебе искренне сочувствую.

– Вот и я себе сочувствую, – уныло проговорил Коротков. – Потому что к боевикам Багаева она бы сама не вышла. Она вышла бы только к Дронову. Бедный я, бедный, и за что мне эти напасти? Ну почему убийцей не может быть слесарь или дворник, которого можно вот так просто пойти и арестовать, а? Ну ладно, пусть врач, или учитель, или инженер какой-нибудь. Так нет же, как Коротков – так непременно гадость какая-нибудь в виде подозреваемого, к которому просто так не подберешься. Вот почему так, Аська?

– Потому что Петровка. Уходи на землю, вон как Коля Селуянов, будешь своих дворников и слесарей пачками задерживать.

– Все, хватит! – прогремел прямо над ними голос Чистякова, внезапно возникшего на пороге комнаты. – Ты, Коротков, обманул мое дружеское доверие, ты клялся мне всем, что у тебя есть святого, что приехал бескорыстно и ничего тебе от моей жены не нужно. Ты нагло обманул меня, ты пытаешься беззастенчиво эксплуатировать несчастную больную женщину и за это понесешь страшное наказание.

– Какое? – с ужасом спросил Юра, надеясь, что это будет что угодно, только не лишение порции поросенка.

– Ты поешь, а потом, когда мы все будем млеть от сытости, возьмешь топор, пойдешь за дом в сарай и наколешь дров для камина.

Ладно, дрова так дрова, главное – поросенка не лишили. А он так изумительно пахнет!

* * *

Зоя Петровна Кабалкина, мать Аниты Волковой, не на шутку волновалась за свою младшую дочь Любочку. Что-то девочка стала нервной и замкнутой, и хоть и забегает к родителям ежедневно, как всегда, благо живет на соседней улице, но ее словно бы и нет. Вот телесная оболочка Любы здесь, и личико ее, и волосы, и кофточка, и мобильный телефон на поясе брюк, а ее самой нет. На все вопросы матери отвечает невпопад, а то, бывает, уйдет в ванную, Зоя Петровна ухом к двери прильнет и слышит: плачет. Тихонько так, сдерживаясь, чтобы не напугать родителей и бабку с дедом, давится слезами. Уж с какой только стороны мать к ней не подбиралась, и окольными путями, и прямые вопросы задавала: мол, что случилось, ответ был один:

– Мамуля, у меня все в порядке. Настроение скачет, вот и слезы.

– Да настроение-то откуда? – допытывалась Зоя Петровна. – Тебя кто-то обидел? Или кавалер бросил? Или влюбилась, а он не замечает?

Люба только качала головой и вымученно улыбалась:

– У меня все в порядке, ты за меня не переживай. Настроение… Это пройдет.

Может, и пройдет, рассуждала про себя Зоя Петровна, только нет сил видеть, как ребенок сохнет и бледнеет день ото дня. Если все дело в любовных переживаниях, то еще ничего, а вот если на работе что-то не так или с казенными деньгами проблемы, тогда впору начинать волноваться. Финансовый директор крупной фирмы – это вам не кот начхал, ответственность большая, а следовательно, и спрос большой.

Промучившись несколько дней, Зоя Петровна решила подключить к делу старшую дочь Аниту. Вот уж кто умеет найти с Любочкой общий язык, вот уж кому Люба в рот смотрит! Конечно, если все дело в казенных деньгах, то Люба матери вряд ли скажет, ведь объяснять же придется, а Зоя Петровна в нынешней экономике ничегошеньки не понимает, она уже давно забыла, как была знаменитой артисткой, и не грустит по тем временам. Больше тридцати лет она живет только домом, семьей, любовью, и даже та работа, которой она посвятила все годы до выхода на пенсию, не занимала ее душу, была тягостной необходимостью, которую надо выполнять, чтобы не посадили за тунеядство. Как только статью отменили, Зоя Петровна вскоре написала заявление об уходе, стажа для пенсии ей хватало. Самое главное для нее – дом, ухоженные дети и внуки, обихоженный муж, присмотренные старики-родители. Все это – ее крепость, и служению этой крепости Зоя Петровна готова была с радостью посвятить всю себя. Она даже книг в последние десять лет почти не читала – не было потребности. Раньше приходилось, конечно, читать, особенно то, что модно, чтобы совсем-то уж деревенщиной не выглядеть, все-таки нужно было общаться с родителями ребят, занимающихся у нее в театральном кружке. А как работать перестала, так про чтение и забыла. Забот по хозяйству много, внуки целый день на ней, Любочка их по утрам приводит, перед работой, и после работы забирает, да старики, а вечером и Гриша, любимый муж, из своей конторы, со станции техобслуживания, приходит, частенько гостей приводит, то подчиненных своих, то клиентов, то старых друзей, так что дом должен сверкать и еды чтоб вдоволь.