Золотой эшелон

— За месяц сделаем.

— Рубины натуральные, индийские. Тут их с запасом. Остаток придержи у себя. Да и оригиналы сабель тоже припрячь, может, еще копии понадобятся. Дела сейчас идут быстро.

— Этак ты мне скоро, Санек, мумию Ленина на копированье приволочешь! — усмехнулся Петрович.

— Ты недалек от истины, хоть плачь, хоть смейся! Ко мне на сей предмет уже подъезжали. У одного американского миллиардера блажь. Он, видишь ли, популярных покойников коллекционирует. Недавно ему за миллион левую ногу Мао Цзедуна продали.

— Иди ты!

— За что купил, за то и продаю. Он, бедняга, все сокрушается, что Гитлера сожгли. И за Ленина очень даже беспокоится. Скотленд-Ярд, узнав о его пристрастии, начал охранять могилу Карла Маркса, и как раз вовремя. Дважды неизвестные люди откопать пытались.

— Ну-ну, дела пошли! Но ты, Санек, не вздумай, гляди! Сходите с ума как хотите, а я мертвечины не люблю. Какое твое второе дело?

— Помнишь, года три тому назад ты мне одно письмо старил? Про скрипача и козу?

— Как же! Этюд Шагала, миру неизвестный, и где находится — неизвестно. Что, теперь сама картина понадобилась?

— А, змей, смеялся тогда надо мной? Говорил — лапша на уши? Нет, говорил, дураков? Так теперь за срочность — двойная оплата!

Петрович поднял руки:

— Сдаюсь, не вели казнить! А как срочно нужно?

— Как всегда. На вчера нужно. Но недельку можно подождать.

Вошел Леха и, поздоровавшись с Саньком, доложил: с соляркой порядок, за полчаса сольется.

— Хорошо, Леха. Сбегай-ка теперь в погреб. Там над бочкой с квасом две полочки, знаешь? Так ты мне с верхней принеси картинку — ту, что с козой. Она там в стойке вторая будет. Да поаккуратней, гляди!

Санек расхохотался, поперхнувшись чаем.

— Ну, умелец, ты велик! С меня бутылка!

— Оставь при себе свою бутылку. Я того бродягу, что намалевал, полгода из запоя выводил, пока у него уши торчком не встали. Не порть мне кадры!

Санек ехал обратно в Москву. Завернутая в рогожу картина «Скрипач и коза» лежала на заднем сиденье его машины. Так начиналось ее путешествие — от бочки с квасом, через дипломатическую почту и Парижский аукцион — к ненасытным любителям изящных искусств.

Санек думал о Петровиче. Никогда он этого мужика понять не мог. Но, будучи убежденным жуликом, и облапошить его не мог, хотя тот бы и не заметил. А почему не мог — сам не знал. В конце концов он решил, что из суеверия. Сплюнул и глянул через левое плечо. Но месяц стоял за правым.

Племяш уверенно вел машину. Санька, как всегда после встреч с Петровичем, потянуло на философию.

— Вот скажи мне, Племяш, есть на свете душа или нет ее?

— Есть, дядя Саня.

— Откуда ты знаешь?

— А как же иначе можно из человека душу вытрясти?

— Грубый ты, Племяш. Нечуткий.

— А ты, дядя Саня, видишь — человек за рулем. Так ты хочешь философию разводить или домой в целости приехать? Ну, задумаюсь я на обгоне — вот тогда ты и узнаешь, есть ли тебе чего Богу отдавать.

— Да ты у меня поумнел, мой мальчик! Растут дети… Скажите пожалуйста! Но у меня вопрос был риторический, а риторический, дитя, это такой, на который отвечать не надо. Вот, например: есть ли душа у вещей? Что значит: делать вещь с душой? Это со своей — или с ее? Молчишь. Молчи-молчи…

— Ты лучше скажи, дядя Саня, почему бы нам на Запад не сорваться? Счет там в банке у тебя есть, я еще молодой, спортивный. В профессионалы выйду. Они знаешь сколько заколачивают?

— Сорваться, Племяш, не проблема. Но только я этого не сделаю и тебе не советую.

— Что, популярная программа сейчас будет? Березки — ручейки?

— Не хами дяде, неслух! Ты у меня дурак, но не настолько. Я тебе даже не буду объяснять, что, скорее всего, ни в какие профессионалы ты не выйдешь, а будешь вышибалой в парижском бардаке. А я открою какой-нибудь бизнес и даже разбогатею. И не надо будет каждый день башкой рисковать, живи — не хочу. Так я, Племяш, боюсь, что и не захочу. Ни размаха, ни риска, и к тому же знаешь, что завтра будет. Вот ты скажи, что будет в Москве через месяц?

— Не знаю, дядя Саня.

— Вот, правильно. И никто не знает. А что будет в Нью-Йорке — это я берусь предсказать. Более или менее точно. Так мне тут интереснее, а что башку могут оторвать — то поэтому я тебе о бессмертии души толкую: азартный вопрос. Что у нас на кону — не знаем, а рискуем. Дядя у тебя игрок, а ты у дяди — амбал. Впрочем, захочешь ехать — отслюню капусты, не обижу. Ты мне свободный нужен, а то всю игру изгадишь в осознанную необходимость.