Присягнувшие Тьме

— Она жива? Да или нет?

— Когда я впервые увидел Манон, она была мертва. Но не настолько, чтобы я не смог ее оживить.

Я почти упал на стул, после чего мне удалось произнести:

— Расскажите мне всю историю. Это очень важно.

Умоляющий тон меня выдал. Он был заинтригован и спросил:

— Для вас или для вашего расследования?

— Какая разница?

— На чем вы остановились в своем расследовании?

— Я вам отвечу, когда вы мне расскажете. То, что вы мне сообщите, определит значение всего остального.

Он покачал головой, видимо, подыскивая нужный тон. Поставив на место папку, которую все это время продолжал держать в руке, он глубоко вздохнул, как будто должен был подчиниться тяжелому долгу, и сел напротив меня.

— Вы знакомы с делом. Я хочу сказать, с его криминальной стороной. Вам известно, что анонимный звонок направил группу поиска к очистным сооружениям, где…

— Я знаю досье наизусть.

— Итак, жандармы поспешили к колодцам. Их сопровождала бригада медиков. Осмотрев девочку, медики из «скорой помощи» констатировали смерть. Неподвижные зрачки, остановившееся сердце, температура тела двадцать три градуса. Никаких сомнений не было. Но там был врач, его звали Борони, он работал у меня в прежние годы и знал о моей специализации.

— Какая конкретно у вас специализация?

С самого начала я не понимал, какое отношение кардиохирург может иметь к реанимации.

— Гипотермия, — ответил Белтрейн. — Более тридцати лет я интересуюсь физиологическими феноменами, вызванными холодом. Как, например, в подобных обстоятельствах может замедлиться кровоснабжение тела. Но вернемся к Манон. Тот человек, Борони, знал, что при сильном переохлаждении есть маленькая надежда даже в том случае, когда смерть установлена. Поэтому он действовал так, как если бы ребенок был жив. Он вызвал вертолет, который участвовал в поисках, и связался со мной в ЛМЦВ. Если считать время полета, организм ребенка не функционировал более часа, что сводило наши шансы к нулю. Но все же мою методику проверить стоило. Знаете ли вы, что такое АИК?

Слово пробудило смутные воспоминания. Белтрейн продолжал:

— В каждом операционном блоке имеется аппарат искусственного кровообращения с теплообменником, используемый для того, чтобы охладить кровь пациента перед серьезной операцией. Кровь больного несколько раз пропускают через этот аппарат, чтобы создать искусственную гипотермию.

Мои воспоминания обрели четкость. С помощью АИК спасли Люка. Просто невероятная ирония судьбы. Я закончил его доклад:

— И вы решили пойти обратным путем, то есть разогреть кровь ребенка.

— Совершенно верно. Я уже испробовал этот метод в первый раз в семьдесят восьмом году. На мальчике, умершем от удушья. Мальчика удалось реанимировать. В восьмидесятые годы эта техника применялась повсеместно во всех частях света. — Гордая улыбка скользнула по его лицу. — Именно я изобрел эту технику.

Он немного помолчал, чтобы я мог оценить величие его гения, а затем продолжил:

— В первый раз мы прогнали кровь Манон через аппарат, не повышая температуры, но насытив ее кислородом. При втором прогоне мы повысили температуру до двадцати семи градусов, потом до двадцати девяти… Когда кровь согрелась до тридцати пяти градусов, на мониторе зажегся огонек. Во время следующего цикла на экране появились колебания. При тридцати семи градусах сердечные колебания стали регулярными. После клинической смерти, длившейся более часа, Манон вернулась к жизни.

Объяснения Белтрейна пролили мне на душу бальзам. Впервые мне не рассказывали сказок о чуде, о Боге, о дьяволе — только о медицинском достижении. Казалось, доктор угадывал мои мысли:

— Выздоровление Манон похоже на чудо. На самом деле оно объясняется совпадением трех благоприятных факторов, в основе которых — возраст девочки.

— Какие это факторы?

— Прежде всего телосложение. Манон была щуплой девочкой. Она весила всего пятнадцать килограммов. Ее тело пришло в состояние пониженной активности. Сердцебиение стало замедленным — менее сорока ударов в минуту. Биохимические реакции также замедлились. Уровень поглощения кислорода клетками снизился. Этот момент был решающим. Мозг продолжал заторможенно функционировать, хотя уже не орошался кровью.

Белтрейн хотел продолжить свою мысль, но я его перебил: