Присягнувшие Тьме

Трудно было представить Казвьеля в такой обстановке. После смерти Манон его не раз подозревали в грабежах. Как такой тип мог работать в детском лагере? Это уже даже не реабилитация преступника, а настоящее чудо.

Я шел по тропинке, пока передо мной не открылся комплекс зданий из неотесанных бревен, образовывавших прямой угол, очень похожий на ранчо первых американских колонистов, затерянное в девственном лесу. Едва я ступил на землю, как меня оглушил детский гвалт. Была суббота, и центр был переполнен.

Нажав на дверную ручку, я оказался в столовой. У входа висели десятки плащей. Широкие окна выходили на склон со скошенной травой, который вел к озеру. Около сорока ребятишек бегали, возились, кричали, опьяненные свежим воздухом. Я нашел следующую дверь и вышел наружу.

Воздух был напоен радостью и безудержным весельем. Серое озеро, зеленые деревья, запах свежескошенной травы и веселые детские голоса…

Этот простор, яркое солнце всколыхнули во мне давно забытые чувства. Даже не память о детстве, а предвкушение счастья, которое всегда с нами, пусть даже мы не можем его высказать. Словно предвкушение рая, беспричинное и безосновательное.

Мои мечты были прерваны воспитателем, который пожелал узнать, что я здесь делаю.

Я представился приятелем Казвьеля, и мне показали на лес у самой воды, за правым крылом здания. Я пошел напрямик через лужайку, обходя ребят, игравших в футбол и лапту, и обнаружил еще одну тропинку, которая вилась между елями.

Рядом с лесом я увидел огород с черными симметричными дорожками. Возле тачки, сидя на корточках, кто-то копался в земле. Я направился к нему, пробираясь между салатом и помидорами.

— Вы Патрик Казвьель?

Мужчина поднял голову. Голый по пояс, он работал, опустившись на колени. У него была бритая голова и правильные черты, в которых проступало что-то настораживающее. Что-то в нем было от Фредди Крюгера, убийцы с металлическими когтями, которыми он вспарывал животы спящих подростков.

— Вы Патрик Казвьель?

Он молча выпрямился. То, что сначала показалось мне оптическим обманом или игрой света, было вполне реальным. До ужаса реальным. Весь его торс был покрыт татуировками. Грудь и руки украшали переплетающиеся бредовые рисунки. По плечам взбирались два восточных дракона. На груди орел развернул свои крылья, а черно-синяя змея обвилась вокруг пояса. Он словно весь был покрыт чешуей.

— Да, это я, — ответил он, бросая в тачку пучок салата. — А кто вы?

— Мое имя Матье Дюрей.

— Вы из Безансона?

— Из Парижа. Уголовная полиция.

Он разглядывал меня без всякого стеснения, и я подумал, как выгляжу сам: слишком широкий плащ, мятый костюм, галстук сбился набок. Оба мы были хороши: легавый и бывший заключенный. Две карикатуры на ветру. Казвьель натянуто улыбнулся:

— Что, опять Сильви Симонис?

— Все еще она и ее дочь Манон.

— Не далековато ли от вашего участка вы забрались?

Я улыбнулся ему в ответ и протянул сигареты. Он отрицательно покачал головой.

— Я всего лишь предлагаю поговорить по-дружески, — сказал я, закуривая.

— Не уверен, что мне нужны такие друзья.

— Всего лишь несколько вопросов, и я вернусь к своей машине, а вы к своему салату.

Казвьель вгляделся в озеро, расстилавшееся слева от меня. Серое серебро и небесная лазурь. Потом снял брезентовые перчатки и стряхнул с них грязь.

— Кофе?

— С удовольствием.

Он опустился на кучу земли, пошарил за тачкой и вытащил термос с пластиковым стаканчиком. Отвинтил от термоса крышку, перевернул — и получилась еще одна емкость. Осторожно разлил кофе. Я видел, как мускулы играют под его татуированной кожей. Ему было сорок пять лет, это я знал из статей, но тело как у тридцатилетнего. Я взял протянутый мне стаканчик и уселся на кучу глины. Помолчали. Казалось, он не чувствовал холода. Я подумал о приютском мальчишке, который поклялся в верности Сильви Симонис.

— Что вы хотите знать?

— То же, что и все.

— Приятель, это давняя история. Ко мне больше с ней не пристают.

— Я не задержу вас надолго.

— Слушаю.

— Что вас заставило признаться в убийстве Манон?

— Жандармы.

Я отпил глоток кофе — остывший, но вкусный — и спросил с иронией:

— Они вас прижали, и вы раскололись?

— Так все и было.

— А если серьезно, что на вас нашло?