Орелин

— Так ты слушаешь меня или нет?

— Я немного устал.

— Иди спать. Я приготовила тебе постель в дальней спальне.

На другой день за утренним кофе на террасе мать посвятила меня в свой план, который созрел у нее в течение зимы и встретил восторженное одобрение Жозефа и моей сестренки. Речь шла ни много ни мало о том, чтобы продать «Country Club» и прилегающую территорию. Строительная компания уже давно положила глаз на это место и в случае продажи собиралась там, где прошло мое детство, возвести ансамбль жилых зданий с ваннами джакузи, лифтами, паркингом и площадкой для тенниса. Я принял этот план довольно холодно.

— По правде говоря, ты никогда не любила наш домишко. Тебе всегда казалось, что он слишком большой и неудобный для нас. Но если ты продашь его, то где ты будешь жить?

— Здесь же и буду. У меня будет квартира-студия на первом этаже одного из новых домов. Это намного удобнее. А деньги за продажу я разделю между вами троими.

— Но нам не нужны эти деньги.

— Тебе нужны. Я хочу, чтобы ты купил себе квартиру в Ниме. Тогда ты будешь меньше бывать в разъездах, и я смогу…

— Я вижу, что тебе очень нравится твой план. Тогда мне нечего возразить. Продавай дом, и не будем больше об этом говорить.

Я уже считал вопрос решенным, но вечером, за ужином, во время которого мать довольствовалась тремя гренками, размоченными в стакане разбавленного вина, она снова перешла в наступление:

— Я не понимаю тебя, Максим.

— Ну, это началось не сегодня.

— Перестань все время отшучиваться. Разве мы не можем поговорить серьезно?

— Но именно когда я шучу, я и говорю серьезно.

— Я беспокоюсь за тебя. Годы идут, а ты все мотаешься. Неделю там, месяц здесь. Можно подумать, что ты убегаешь от кого-то. Что у тебя остается после того, как ты расплатишься за гостиницу? А ведь ты мог бы преподавать в консерватории, теперь ведь изучают джаз.

— Это Зита внушила тебе такую мысль?

— Да. Она тоже беспокоится за тебя, как и твой брат. Посмотри на них. У них семья, дети… А ты живешь, как какой-нибудь…

С тех пор как умер отец, у матери появилась привычка иногда обрывать свою речь на полуслове, словно выпуская из рук бумажного змея или подобно тому как с моста бросают веточку в воду, предоставляя ее течению. Не всегда было легко домыслить окончание, но в данном случае выбирать приходилось между бродягой и перекати-поле.

— Знаешь, мам, эта жизнь меня устраивает.

— Да ведь это не жизнь!

— Может быть, ты права, и это не жизнь. Но это, пожалуй, лучшее, что мне удалось найти, чтобы заменить то, что ты называешь жизнью. В некотором роде это искусство. Такое вот второстепенное искусство замещения жизни.

Я отодвинул чашку со взбитыми сливками и дрожащими руками закурил первую за вечер сигару. Мать уже закончила свой скудный ужин. Она поставила свой стакан рядом с моим и посмотрела мне прямо в глаза, как она делала когда-то всякий раз, когда я врал, о чем она сразу же догадывалась. Но разве сейчас я врал?

— И все-таки, Максим, и все-таки…. Разве можно жить вот так, без?..

Зазвонил телефон, и неоконченная фраза так и осталась навсегда висеть в воздухе. Но, я думаю, мать в любом случае не закончила бы ее, предоставив мне самому угадывать то, чего она не произнесла. Пока она говорила по телефону, прерываясь, чтобы крикнуть мне через дверь: «Это Зита, она передает тебе привет», или: «В воскресенье тебя приглашают на день рождения Ингрид», я чувствовал комок в горле. Как могла мать, которая знала, что такое единственная страсть на всю жизнь, и которая меня любила, — в этом я не сомневался, — как могла она подумать, что я живу без любви? Неужели я кажусь ей таким чудовищем?

Не знаю, в тот же вечер или в следующий мать ненароком обмолвилась, что Орелин в Ниме и живет с неким Мореито, мужчиной моложе ее, о чем судачат все местные сплетницы. Эта новость изменила мои планы. Было половина десятого. Стояла ясная, теплая ночь, идеальная весенняя ночь, в которую так хорошо идти по улицам или встречаться с друзьями. Самое время, чтобы сесть в машину и нанести неожиданный визит кузине.

Хотя вечер и вправду был изумительный, но на улицах было мало народу. Кажется, по телевизору транслировался футбольный матч или дебаты на злободневную тему, точно не помню. В окне Орелин за занавесками я различил свет. А вдруг у нее гости? Неуверенной рукой — сильное волнение всегда вызывает у меня дрожь, и с этим я ничего не могу поделать, — я нажал на кнопку домофона. Слабый далекий голос, который я тотчас же узнал, спросил меня, кто там. Стараясь побороть волнение, я ответил без уверток: