Бои местного значения

– Хорошо, хорошо, можете быть свободны, Антонюк все сделает. – Шадрин протянул руку через стол, уже погружаясь в другие мысли.

Глава 18

А Лихарев, простившись с сыщиком, поехал в Кремль. Теперь у него хватало материала, чтобы начать давно задуманную интригу. Что интересно – исходно она не имела отношения к «делу наркома». Но так оно к месту сейчас подвернулось.

Валентин давно уже готовил свой собственный «заговор», если это можно так назвать. По его расчетам, происходящее в стране, то, что позже получит ярлык «ежовщина», следовало прекращать. Оно себя исчерпало.

Основная цель спланированной им еще пять лет назад широкомасштабной операции была достигнута. С неожиданными издержками в виде сотен тысяч пострадавших ни за что «простых людей», но достигнута. Успешно ликвидирована вся так называемая «ленинская гвардия», состоявшая из пламенных адептов «мировой революции», уничтожена созданная Дзержинским, Менжинским, Ягодой ВЧК – ГПУ, ориентированная на ту же цель. Ей на смену пришла совсем другая организация, с новой идеологией.

Точнее – без всякой идеологии, работающий с четкостью и надежностью «маузера» нерассуждающий механизм, способный одинаково метко стрелять по любым целям. Хоть завтра его можно использовать для свержения Советской власти и реставрации самодержавия любого типа. Хоть в духе Николая I, хоть царя Ашшурбанипала.

Осталось только избавиться от ставшего одиозным, да и просто почти невменяемого генерального комиссара госбезопасности, поставить на его место человека гораздо более умного, уравновешенного и прагматичного, и первый этап грандиозного замысла можно считать исполненным.

Спешить агграм было некуда. Десять лет займет исполнение их очередного плана или пятьдесят – не имело никакого значения. Все равно это лишь эпизоды, бои местного значения в длящейся тысячелетия межзвездной войне.

Предыдущую схватку выиграли их враги, мировая война и большевистская революция свела на нет тщательно спланированный сценарий грядущего мироустройства. Теперь приходит пора реванша.

Сталин сидел в своем кабинете, известном по миллионным копиям живописных картин, фотографий и кинофильмов. Правда, сейчас он был другим – еще довоенным, без портретов русских полководцев на дубовых стенах, и сам вождь был одет в старый серый френч с отложным воротником под горло, серые же брюки и поношенные шевровые сапоги.

Иосиф Виссарионович вертел в руках зажженную, но столь редко потягиваемую трубку, что она все время гасла, и он не столько курил ее, сколько просто подносил время от времени к губам без всякого особого смысла.

Вызвал звонком Поскребышева. Секретарь вошел, как всегда, внешне невозмутимый, но напряженный. Ибо, привыкнув к шефу, никогда не был уверен (и не безосновательно), чем закончится очередной разговор – просьбой подать чаю или разносом, опалой, арестом. Такие уж тогда были времена. Ничем не хуже прочих, имевших место в истории, но и по-своему оригинальные.

К примеру, обычай Чингисхана ломать позвоночники курьерам, доставившим не ими написанные, но неприятные властителю сообщения, до сих пор считается довольно варварским, но горячего эмоционального отклика уже не вызывает.

– Ежова ко мне. Сейчас же, – сказал Сталин почти без интонаций.

Поскребышев незаметно, давно отработанным мгновенным движением глаз покосился на Лихарева, сидевшего у дальнего края стола для совещаний.

«Когда это он успел сюда прошмыгнуть? – ревниво подумал бессменный секретарь вождя. – Через заднюю дверь вошел, значит, Хозяин пригласил его лично. К чему бы? А теперь Ежова требует. Не иначе, мордокол сейчас начнется. Валентин вон, похоже, веселый. Накопал чего-то на Кольку. (Булганин был у них Николкой, а этот – Колькой числился.)

Одетый сейчас почему-то в форму не инженерную, к которой Поскребышев уже привык, а бригвоенюриста, Лихарев держался скучающе-безразлично, не смотрел ни на Поскребышева, ни на самого Сталина, а просто затягивался изредка папиросой и только вот дым старался пускать деликатно – вправо и вбок, чтобы не потянуло его невзначай в сторону хозяина кабинета.

А потом вдруг незаметно подмигнул Александру Николаевичу.

Поскребышев слегка удивился – именно слегка, потому что, умей он удивляться хоть чуть-чуть сильнее, давно бы сменил сталинскую приемную на места, вопреки распространенной поговорке, весьма отдаленные. (Что, впрочем, его в свое время все равно не миновало.)