SPA-чистилище

– Зятья, конечно, перед тещами всегда кругом виноваты, – иронично молвил, раскуривая сигарету, полковник, – однако далеко не каждый зять способен с тещей расправиться.

Его реплика являлась очевидной подначкой, и Любочка бросилась обличать с еще пущим жаром:

– Вы не понимаете: Стас загорелся!.. Он такими радужными красками эту свою идею, про замок в Тарусе, разрисовал, что даже Лена постепенно на его сторону перекинулась. И тоже принялась на маму давить: давай, мол, продадим листвянский дом – тем более, что имеется такое выгодное предложение. Алла, естественно, не соглашалась ни в какую. Она не раз и не два ко мне вся в слезах прибегала – после разговоров с зятем и дочкой. А один раз даже говорит: «Я, наверное, умру скоро…» Я ее успокаивать стала, сказала, как водится, что она еще всех нас переживет… А она: «Да ведь мне уже под семьдесят, все равно конец близок, но, как подумаю, ЧТО они, – она имела в виду зятя с дочкой, – после меня с моей Листвянкой сделают, сердце кровью обливается. Значит, будет на месте моего домика бассейн, днем в нем будут шлюхи Васькины купаться, а по ночам – лягушки квакать?!.»

Любочка вздохнула, сделала глоток остывшего чая и продолжила:

– Ну, тогда и родилась у нее одна идея… Аллочка ею со мной не так давно поделилась – этим летом, где-то в августе… «Я, – говорит, – хочу дачу свою завещать не Лене со Стасом, а Ванечке (внуку то есть). Он Листвянку любит, у него здесь друзья. А к тому же я в завещание ему впишу свою последнюю волю: чтобы он сам здесь жил, а продавать дом мой не смел…»

– Завещание на имя внука было только идеей? – быстро спросил чрезвычайно заинтересовавшийся Ходасевич. – Или Алла Михайловна успела ее осуществить?

Любочка азартно закурила, привычно раскашлялась и сказала:

– А вот слушайте!.. К нотариусу, чтобы посоветоваться, она точно в Москву ездила. Еще летом. И тот сказал, что завещать внуку недвижимость вполне возможно, и такое завещание дочка с зятем вряд ли в суде смогут оспорить, даже если станут судиться с собственным сыном из-за бабкиного наследства. И Алла Михайловна твердо была намерена завещание в пользу Ванечки составить – и у юриста завизировать. Но вот успела ли она сделать это, не знаю.

Валерий Петрович прищурился.

– Итак, она даже вам, подруге, не рассказала: уже завещала или только собирается?

– В том-то и дело!.. Понимаете, Алла в каких-то вещах – особенно в тех, что для нее важны были, – очень скрытная. То есть она никогда ничего не говорила мне заранее. Типа: «Вот, – мол, – завтра я еду в Москву, в юридическую консультацию, про завещание советоваться». Наоборот, она сделает что-то – и только потом мне рассказывает. Причем не сразу, а когда, по ее разумению, наступает подходящий момент. Или соответствующее настроение на нее накатывает. Иной раз мы сидим, а она вдруг мне, бац, как обухом по голове… Как в последний раз… Летом… «Я, – говорит, – на прошлой неделе у юриста была, и он по поводу завещания внуку посоветовал мне вот что…»

Художница понизила голос и подалась через стол к Валерию Петровичу:

– Поэтому, я думаю, может, она в понедельник в Москву ни к какой не к подруге, а специально к нотариусу ездила? И завещание на внука оформляла?

Ходасевич нахмурился.

– Вы думаете, что так было? Или она вам об этом сказала? Может быть, после поездки?

– Нет. Ничего она мне не говорила. Может, не успела… Но я все думаю: куда она в понедельник ездила? Какая еще подруга? Сроду она ни к каким подругам в Москву не ездила… А потом, вы знаете, она приехала из Белокаменной очень, очень взбудораженной… Я ее давно такой не видела… Я, конечно, спрашивала, в чем дело – но она, как всегда, мне отвечала: это пока секрет.

– Значит, – подытожил Валерий Петрович, – неизвестно, существует завещание на имя внука или нет?

– Я, по крайней мере, об этом не знаю.

– Скажите, а у Аллы Михайловны имелся свой юрист? Нотариус или адвокат?

– Нет. Во всяком случае, я ничего о нем не знаю.

«Значит, – подумал полковник, – нотариальную контору, где оформлялось – если оформлялось – завещание, отыскать мне будет трудновато. Однако версия о том, что имеется письменно оформленная последняя воля, объясняет, зачем обыскивали московскую квартиру Аллы. И зачем кто-то рылся у нее здесь, в домике… Значит, могли искать текст? Искать… Кто? Стас? Или кто-то из тех, кого он нанял?.. Пока в пользу его виновности – одни лишь слова Любочки, и ничего больше. А художница Стаса явно не любит. Возможно, уже больше не любит. И если я прав в своих догадках о романе Стаса и Любы – вероятно, адюльтер сменился разладом. И даже ненавистью. И такое бывает».