SPA-чистилище

Глава 7

Дом Любочки оказался столь же неновым, что и у Аллы Михайловны, однако совсем иным – неухоженным и неуютным. Неухоженность можно было бы объяснить традиционным невниманием творческой личности к земным материям; неуют – принять за художнический беспорядок; однако для подобного видения требовались определенные чувства к хозяйке. Кому, как не Ходасевичу, были известны фортели, что проделывает с мужчинами любовь или обожание! Как страсть волшебно преобразует в сознании любящего все недостатки предмета любви в его достоинства!.. Взять хотя бы историю его женитьбы на Юлии Николаевне – на вздорной женщине с годовалой Танечкой на руках, женитьбы, поставившей под большой вопрос его карьеру в разведке…Чем, кроме как розовыми очками (да еще и с шорами!), надеваемыми мужчинами по доброй воле в определенные периоды жизни – когда кровь кипит! – объясняются все их последующие разочарования!..

Однако в отношении Любочки полковник, разумеется, сохранял полную ясность мысли. (Она, кажется, желала бы изменить ситуацию – да не было уже никаких шансов: он слишком ленив, она чересчур стара.) И потому взгляд Валерия Петровича оставался трезво-холодным.

Посему в домике художницы он приметил и бурые следы протечек на потолке, и русскую печь с наполовину обвалившейся штукатуркой, и разбросанные перед нею по полу поленья, и несвежий лифчик, забытый на спинке стула…

В доме Любы отсутствовали в отличие от пенат Аллы Михайловны и веранда, и современные удобства. Имелись лишь две комнатки и кухня, половину коей занимала русская печь. Зато наличествовало пристроенное помещение, весьма уродливое снаружи, однако (не мог не признать полковник) обладающее определенным шармом внутри. (Именно его глухую стену Валерий Петрович видел, проходя вдоль забора художницы.) То была мастерская: огромная комната с высоченным потолком и двусветными окнами, выходящими на солнечную сторону. По трем дощатым стенам мастерской тянулись полати – или, по современному говоря, лофт. Туда вела старая деревянная лестница. По периметру полатей были небрежно развешаны картины. Холсты висели и вдоль стен первого этажа. Еще больше полотен, без всяких рам, стояли на полу, прислоненные оборотной стороной к стенам. Посреди комнаты располагался мольберт, небрежно прикрытый дерюжкой. Два стола у окна оказались завалены графическими листами, карандашами, красками, эскизами.

Введя Ходасевича в мастерскую, художница продекламировала с изрядной самоиронией в голосе: «Приветствую тебя, пустынный уголок, приют спокойствия, трудов и вдохновенья!»

– Я посмотрю картины, – попросил Валерий Петрович.

– Прошу. Только я не буду вам ничего пояснять. Терпеть ненавижу искусствоведов. «В данном периоде творчества мастера, – загнусавила она, пародируя, – отразились его душевные искания…»

Несмотря на деланую веселость, голос художницы звучал напряженно. Она волновалась, как волнуется всякий творец, когда демонстрирует свои работы новому человеку.

Ходасевич решил начать осмотр с полатей и поднялся туда по скрипучей лестнице. Кроме картин, здесь размещался еще и продавленный диван с пледом – благодаря перилам с первого этажа видно его не было. Видимо, мастерица порой укладывалась здесь отдохнуть, когда ее застигал период творческой – или иной – лихорадки.

Закатное солнце как раз выглянуло из-за тучи и залило всю мастерскую теплым желтоватым светом. Огромные квадраты оконных рам расчертили пол и противоположную стену. Как по заказу, заблистали краски на холстах.

Полковник не считал себя специалистом в живописи. Разбираться в ней ему по роду службы не требовалось. Собственные вкусы он считал самыми плебейскими: любил импрессионистов (особенно они хороши в парижском д’Орсэ), Рембрандта, Вермеера (в дрезденском Цвингере чудо что за «Девушка с письмом».) Двадцатый век – ни Дали, ни Шагала, ни Кандинского, ни, боже упаси, Уорхола, – Ходасевич не переваривал.

Манера Любочки, словно нарочно, соответствовала его вкусам: размытые пейзажи в импрессионистской манере. Пейзажи все больше русские – щемящие, а временами даже тягостные по настроению.

Вот пустынная проселочная дорога под дождем, и люди жмутся друг к другу, теснятся под железным павильоном автобусной остановки…

Вот огромные желтые листья плывут по прозрачной речушке, а на дне из-под слоя ила выглядывает ржавая консервная банка…

Вот перспектива улицы в дачном поселке (в ней Ходасевич узнал листвянскую Советскую), она пустынна, лишь удаляется вдаль мамаша, везущая колясочку с ребенком…