Вслух Валерий Петрович сказал:
– Но если завещание уже существует, устранять Аллу Михайловну не имело никакого смысла, разве нет?
Люба горячо возразила:
– А если изъять текст завещания? Обшарить дом, найти, выкрасть? И подкупить нотариуса? И потом: а успела ли она его составить? Может, ее опередили? Во всяком случае, в среду, когда Алла пропала, о существовании завещания даже я ничего не знала.
– Скажите, Люба, а вот Елена… И Стас… Они-то знали, что их мама собирается отписать Листвянку внуку?
– В том-то и дело, что да!.. Однажды Аллочка не сдержалась, и в пылу спора им про свое намерение выложила – я потом ее за это очень ругала. А она, наоборот, во время следующего скандала еще раз им об этом сказала – причем как о деле решенном… Очень это было в Аллином характере: какую-нибудь гадость собеседнику ляпнуть, чем-нибудь его уязвить – а потом наблюдать, как он реагирует: обижается, дуется или, наоборот, вспыхивает…
Любочка поняла, что сказала о подруге лишнее, осеклась и сердито затушила окурок в пепельнице.
– Значит, вы считаете, что виновником исчезновения вашей подруги может быть Стас? И его супруга?
– Лена? Нет, что вы! Только не она. Она же дочь все-таки. Есть же какие-то границы… Не верю, что она могла… А вот Стас… Нехороший он, какой-то вертлявый, скользкий… А потом, вы, сыщики, обычно говорите – во всяком случае, в кино: «Ищите, кому выгодно». А Стасу было очень выгодно, – художница зябко передернула плечами, – чтобы Аллочки не стало.
Полковник возразил:
– Стасу выгодно не исчезновение Аллы Михайловны, а ее смерть. А пока тела ее не нашли, она не будет признана умершей. Во всяком случае, в ближайшие пять лет.
Глаза Любы наполнились слезами.
Она сказала на вдохе, тихо и прерывисто:
– А я почему-то не сомневаюсь, что Аллы уже нет в живых… Я это чувствую…
Художница взяла со стола салфетку и промокнула глаза.
– Будем надеяться на лучшее, – формально успокоил ее полковник. – Ничего пока не известно. И все-таки. Еще раз. Значит, в понедельник она ездила в Москву. Сколько она отсутствовала в поселке?
– Довольно долго. Уехала на последней (перед перерывом) электричке: в десять двадцать две. А домой вернулась часов в шесть.
– Сколько электричка идет до города?
– Минут сорок.
– Плюс минут пятнадцать ходьбы отсюда до станции Листвянская, – стал размышлять вслух Ходасевич. – И еще энное время, как минимум полчаса, чтобы добраться до места назначения в столице… Значит, полтора часа туда, полтора назад… Стало быть, в Москве Алла Михайловна провела почти пять часов… Для встречи с подругой, насколько я понимаю женщин, времени хватает с избытком.
– И для встречи с нотариусом, – прозорливо заметила Любочка, – тоже.
– В каком настроении вернулась в понедельник Алла из Москвы?
– Я уже говорила: она была очень возбуждена. Как будто там произошло что-то… необыкновенное…
– Но вам она ничего не рассказала? – еще раз уточнил полковник.
– Нет, и выспрашивать у нее, я знаю по опыту, было бесполезно. Все равно ничего не скажет, только замкнется.
– Далее. Вспомните, пожалуйста: что происходило в понедельник вечером?
– Да больше ничего особенного. Вместе пообедали – у меня (Аллочка из-за своей поездки обед не успела приготовить). Потом она стала в огороде возиться, грядки перекапывать. К зиме готовить. И, по-моему, до самой темноты ковырялась. Я ей уж сказала: хватить себя изводить, куда спешить с грядками-то? А она упорная. Копает и копает…
– А потом?
– Ну, разошлись по домам, легли спать как обычно.
– А во вторник вы ходили вместе на станцию, – напомнил Валерий Петрович, – и по пути домой она издалека увидела человека, похожего на Ивана Ивановича. Что еще происходило в тот день?
– Рутина. Обычная дачная жизнь. Аллочка, кажется, листья сгребала, а потом их жгла; я у себя на огороде возилась…
– А в среду, до исчезновения Аллы Михайловны, что вы делали?
– Все абсолютно то же самое, ничего необычного. Дом, участок… На даче дела всегда находятся.
– Может, ей кто-то позвонил перед тем, как она ушла – и больше не вернулась?
– Не знаю. Я не слышала… Ох, Аллочка, Аллочка, – прерывисто вздохнула женщина. – Как же мне тебя не хватает!..
Прикрыла глаза рукой, зябко вздрогнула, обняла себя за плечи.
– Что-то здесь стало холодать… Пойдемте, Валерий Петрович, в дом – если вы, конечно, уже напились чаю. Только у меня, извините, не убрано. Но я ведь обещала вам показать свои картины.