Ингвар и Ольха

Он увидел, как усмехнулся Рудый, а добрый Асмунд отвел глаза. Олег переспросил рассеянно:

– Змея?

– Ну да, – сказал Ингвар. – Даже я знаю, какие травы приложить. Или то была особенная змея?

– Ах, змея, – повторил Олег. – Да никакой змеи не было. Ты в самом деле решил, что меня тащили из вирия?.. Кстати, Рудый, бес бы побрал тебя с твоими намеками! Если из вирия, то что ты все время мелешь про темных богов? И послышалось мне или ты кому-то обмолвился, что Ящер на том свете воду на мне возит?.. Ингвар, надо было дать славянам пожить без нас, без власти русов. Я не только сам скрылся, но и, как ты знаешь, даже войска отвел подальше.

Вид у Ингвара был такой, будто его ударили под дых. Спросил задыхающимся голосом:

– И ты… мне… не… сказал?

– Ты не смог бы утаить, – ответил Олег сочувствующе. – Слишком честен для правителя большой страны. А мне хватало, когда знали только двое, Рудый и Асмунд. Как видишь, получилось.

Ольха вскрикнула, закусила губы. Ее кулаки были прижаты к груди. Ингвар посмотрел на нее, потом на Олега:

– Ты… был под личиной Тайного Волхва!

Ольха, повинуясь безотчетному порыву, как-то разом оказалась возле Олега. Ее руки рывком распахнули рубашку на его груди. Толстая корка засохшей крови шириной в ладонь покрывала безобразный багровый шрам. Края раны еще только стягивались. По всей груди были следы засыхающей сукровицы, она и сейчас сочилась из щелочек в коричневой корке.

– Ты… – выдохнула она. – Ты закрыл меня собственным сердцем!

– Ну, не так уж и сердцем, – буркнул Олег. – Между ним и копьем была волчовка и два пальца сала под толстой кожей… Да еще на палец грязи.

– Но зачем? – Глаза Ольхи округлились, как у испуганного совенка.

Олег кивнул на замершего Ингвара:

– Все дело в его родителях. Я был с ними дружен. И сдуру обещал сохранить его шкурку.

Ольха все еще не понимала:

– Но копье летело в меня?

– Ну и что?

– Не в Ингвара же…

Глаза Олега стали насмешливыми.

– Ты все еще такая дурочка? Всем же ясно, что броском копья убили бы Ингвара тоже. Думаешь, он смог бы жить?.. Чертовы гордецы! Не можете сказать друг другу то, что видно даже челяди. О чем воробьи верещат по всей Новой Руси!

Кровь бросилась к щекам Ольхи с такой силой, что в голове сладко зашумело. Она поспешно опустила глаза. Ингвар сопел и тоже опускал глаза.

– Гордецы, – повторил Олег почти с отвращением, – любовь – это не когда глазеют друг на друга, а когда вместе смотрят в одну сторону. У вас уже одна душа на двоих! Брысь отсюда, мне надо поговорить с воеводами. Асмунд, Рудый, у меня к вам такой очень важный наказ…

Ингвар, взяв Ольху за руку, вывел за дверь, и они не услышали, что великий князь наказывал свершить верным воеводам. Не глядя друг на друга, прошли в комнату Ингвара. Сердце Ольхи колотилось, кровь приливала к щекам, заливала шею.

Она ждала, что Ингвар в нетерпении, раз уж все запреты рухнули, схватит ее в объятия, наконец-то с жаром ринется лишать ее невинности, однако Ингвар усадил ее в кресло, сел на простую лавку напротив. Лицо его было взволнованное, губы вздрагивали, в глазах была мольба.

Ольха услышала то, что меньше всего ожидала услышать. Страшный рассказ о том, как горько и кроваво объединялись племена в Новую Русь. Тиверцы, к примеру, сопротивлялись долго, а когда победа Олега стала неизбежной, всем племенем ушли с родных земель. Уличи, хорваты, тишинцы и хатцы настолько хотели уйти от жестокой власти Олега, что переправились даже за Дунай, заняли там земли.

Чудь, не имея сил для борьбы, но и не желая покориться жестоким русам, принесла в жертву все племя с детьми и стариками. Вырыли огромные ямы, соорудили над ними навесы с холмами земли, а потом подрубили столбы и похоронили себя заживо. Зато в родной земле близь своего Чудского озера… Типичи дрались отчаянно и погибли все до единого. Урюпинцы ушли в леса, след их потерялся.

Когда Ингвар закончил рассказывать о становлении Руси – кого убили, кого тайно зарезали, кого предали, – она долго молчала. Спросила наконец:

– Не понимаю… Ты хочешь, чтобы я судила тебя?

– Да, – ответил он тихо.

Она покачала головой:

– Я могу любить тебя… и люблю. Когда ты ранен – я истекаю кровью. Я могу страдать по тебе или без тебя, могу дожидаться тебя, но судить… нет, не могу.

Он уронил голову:

– Я не уверен, что прав в том, что делаю.