Империя Зла

Когда он попятился, начиная кланяться с извиняющейся сладкой улыбкой, мне стало гадко, я отвернулся, сдерживая позывы к тошноте. Все та же примитивная попытка насесть, что наблюдает хоть у бойцовских рыбок, хоть в стаде горных козлов, хоть в пацанячей ватаге. Там, зачастую сильный пасует перед напором слабого, но наглого. Дает взять над собой верх, и так ходит, во всем уступая, так же и среди взрослых, где хам почти всегда берет верх над интеллигентом, даже если хама можно соплей перешибить.

Да, прирожденная или внедренная воспитанием деликатность заставляет нас избегать конфликтов, ссор, на улице мы пугаемся громких голосов, оглядываемся стыдливо, не подумали бы прохожие на нас, мы всегда уступаем, уступаем, уступаем...

И вот доуступались до победы Советской власти, доуступались до резни и лагерей, теперь уступаем натиску хамского американского мужика, которому не нужна ни своя культура, ни тем более, наша. Которому важно в довольстве есть, пить, гадить, совокупляться без трудов и забот, без риска получить по рылу, и вот уже всякие там рихтеры забыты, уже наша недавно еще культурная страна вся – по крайней мере так утверждает брюхоголовое телевидение и пресса – скорбит по ушедшему клоуну или модельеру, а весь мир в шоке и трауре, когда в автокатастрофе погибает разведенная жена наследника престола в Британии, уже нацелившаяся на мужика побогаче принца...

Простому американцу, а теперь и русскому, плевать, что она ничего не изобрела, не создала, не свершила, не сыграла: кому нужны эти науки, от которых голова болит?

Глава 18

На столе уже стояли пустые чашки из-под кофе, на широком подносе остался только один бигмак, да и то Коломиец поглядывает искоса, кадык судорожно гоняет голодную слюну. Странно, взрослые люди, к тому же министры, а в правительстве должны быть одни прожженные прохвосты, а, поди, ты – стесняются протянуть руку за последним бутербродиком. Последний заметен, вот в чем дело...

Краснохарев, еще больше обрюзгший, чем обычно, поглядел на меня искоса, губы сжались, едва процедил:

– Вам бы, Виктор Александрович, патлы себе отрастить...

– Пейсы? – спросил Коган.

– Патлы, – буркнул премьер. – Просто патлы!.. Или гребень на голове выстричь, а потом в красный или зеленый... Чтоб все видели, что футурология не наука, а, судя по позднему появлению Виктора Александровича – творческая профессия. Наверное, с цыганскими плясками всю ночь, фотомоделями, возлияниями...

Я развел руками:

– Вот вы о чем. Кто-то сказал, что жена философа не может понять, что он работает даже тогда, когда просто смотрит в окно. Я просто смотрел в окно, Виктор Степанович!

Краснохарев угрюмо осведомился:

– И что же там интересного узрели?.. Окромя, разумеется, розовых слонов? Зеленое знамя пророка на кремлевских башнях? Полумесяц над церквями? Мусульман, которые совсем недавно были русскими?

Я пробормотал:

– Даже если мусульмане... Все равно это население России. Русское население...

Он громко перебил, с удовольствием демонстрируя знание новых словообразований:

– Вы, наверное, хотели сказать, русскоязычное?

Я поморщился:

– Человек, который в одной фразе сказал: «самый оптимальный», «другая альтернатива» и даже «две большие разницы», должен сидеть в углу и сопеть в тряпочку. Русский – это не национальность, а принадлежность к говорящим на русском, т.е., русскоязычным, как сейчас говорят косноязычные. А сама нация издохла еще во времена Киевской Руси. Тогда тот былинный народ звался русами, чуть позже – русичами. Сейчас «русский» то же самое, что совсем недавно «советский». А сейчас – мусульманин.

Я видел по их ошарашенным рылам, что это слишком резкие переходы для людей, которые работают от и до, а глядя на курицу, не скажут, что это курица, пока не пересчитают все перья, не заглянут в задницу. Я же человек, который глядя на яйцо, уже видит как эта птица носится под облаками, дерется с другими и вьет новое гнездо.

Краснохарев буркнул:

– Виктора Александровича слушать, что на американских горках... сами американцы их зовут русскими, порхать то вверх, то вниз, то мордой о встречный столб.

Он с неудовольствием отвернулся, тяжелый и медлительный как трактор, что и не пытается порхать в высях, но пашет и пашет, неуклюжий и нетеатральный. Я взял бутерброд, после чего все перестали смотреть в мою сторону, углубились кто в ноук-бук, кто в допотопный блокнот с уродливой птицей на толстой обложке советского образца.