Главный бой

Белоян поглядел на реку. Волны перекатывались через каменные глыбы, те постепенно погружались в рыхлое песчаное дно.

— Да вроде бы…

— Значит, — решил Волчий Хвост, — нам бы только с западной стороны защититься… Я заберу воинов с берега! Пусть отдохнут ночь, поспят. А завтра перекину к восточным вратам. Эти узкоглазые могли переправиться ниже по течению, там широкие броды. Так что нападения следует ждать только оттуда…

— Действуй, — одобрил Владимир.

Но тягостное предчувствие беды не давало заснуть, пил кофе, метался по горнице, а рано утром, едва забрезжил рассвет, уже спешил на городскую стену. И не к восточным вратам, откуда теперь ждали нападения, а все туда же, к Боричевскому взвозу.

Страж всхрапнул во сне, заслышав быстрые шаги князя, вскочил, звонко ударился головой о балку. Шлем съехал набок. На князя взглянуло молодое безусое лицо, бледное, истомленное. Шея и плечо были перевязаны чистыми тряпицами, откуда проступали алые пятна.

Владимир шагнул мимо, оперся о деревянный край… и замер как мертвец. По обмелевшей реке переправлялись бесчисленные полчища степняков! На этом берегу, откуда вчера по совету заботливого Волчьего Хвоста… да нет, по дури сняли всех дружинников, скопилось уже с полтыщи степняков. Все как один в доспехах, со щитами и саблями, а сейчас переправляются воины попроще, вооруженные простыми пиками, а то и просто волосяными арканами.

Со стены раздался крик, его подхватили вдоль стены, Владимир со злобой и горечью видел, как над краем заостренных кольев появляются заспанные лица с глупо хлопающими глазами. Проспали, просопели…

Издали донесся крик Волчьего Хвоста:

— Ребятушки!.. Все как один умрем, но не пропустим бесчестить наших жен и детей!.. Мертвые сраму не имут!

В ответ зазвенело оружие, кричали, в голосах стыд и страх, но и ярость, что проспали, проглядели, понадеялись на морских богатырей, а они, как видно, только против таких же, как и сами, а супротив простых воинов руки не поднимают, ибо лев мух не давит…

Дружинники торопливо сбегались к воротам. С той стороны слышались радостные крики, угрозы, скрип огромных колес. Тяжелые дубовые створки вздрогнули, а запоры затрещали. Посыпались щепки, с этой стороны в угрюмом молчании уже ждали кто в доспехах, кто без, но все с оружием, дружинники, ополченцы и просто мужики из ближайших дворов, в чьи дома первыми ворвутся озверелые победители.

Сверху на осаждающих побросали все камни, вылили кипящую смолу. Теперь бессильно потрясали кулаками, кричали, даже плевались. Вместо убитых и раненых степняков к тарану становились новые храбрецы, их Жужубун привел много, да и навес все же защищает. Ворота трещат сильнее, воевода Претич самолично выстраивает поредевшие ряды для страшного последнего боя: лучше полечь здесь, защищая врата, чем на пороге дома, уже видя, как чужие волокут на позор и поругание твою жену и дочь.

Бревно, служившее запором, с треском переломилось. Тяжелые створки чуть раздвинулись, словно перловица с перерезанной жилой. В щель просунулось тупое рыло тарана, ужасающе толстого, блестящего железом. Виднелся еще навес из толстых досок, черный от потеков застывшей смолы, с грудой камней, а под навесом мелькали злые торжествующие лица.

— Братья, — сказал Претич с чувством, — постоим за наших женщин! За детушек!

Только сейчас он вытащил меч, короткий, но широкий, как у торговца рыбой. Сам поперек себя шире, он встал напротив прохода. Седые усы шевелились, как у сома, кончики касались доспехов. Чисто выбритый подбородок блестел, кожа натянулась. Створки заскрипели, пошли в стороны, с той стороны пыхтели, нажимали, а створки скребли и толкали перед собой наспех набросанные горожанами камни.

Печенеги ринулись в проем, как стая голодных волков. Ворота под их напором распахнулись во всю ширь, кого-то из своих стоптали в давке, а вся масса с диким воем и яростными криками наперла на дружину, потеснила. Выставив щиты, дружинники молча рубили, повергали, но их теснили, заваливая трупами, и хмурые воины вынужденно отступали на шаг, еще на шаг, а там дальше дома уходили в стороны, там площадь, беги куда хочешь, город твой…

Владимир раздирался между жаждой броситься в сечу и самому уничтожить тех, кто пришел на его земли, и долгом правителя, который должен умело руководить войсками и ополченцами.

Белоян шептал, выкрикивал, воздевал руки к небу, затем его голос изменился. Владимир с новым холодком по спине понял, что произошло еще что-то более гадкое.