Зубы настежь

Я вскинул руку в прощании, конь шагнул и пошел красиво и гордо потряхивая гривой. Я слышал как за спиной застучали копыта коня воеводы Вырвибока, а по обе стороны двигались неподвижные ряды орков, за два шага до моего приближения сотник вскидывал лапу с зеленой перепончатой ладошкой, и все отделение взрывалось боевым кличем.

Я вскидывал руку, милостиво и гордо улыбался, расправлял плечи пошире и выпячивал до пределов грудь: орки что люберы, их приводят в восторг именно мускулы,

Только однажды я решился бросить украдкой взгляд назад: воевода ехал с застывшей улыбкой, он просто положился на меня, хотя ладонь на рукоять топора побелела от постоянной готовности. За его привыкшим ко всему немолодым все видавшим конем, остальные двигались, тесно прижавшись боками, сгрудившись как овцы. Паладины настолько преданно сгрудились вокруг знатных седоков, что я увидел только кончик капюшона на голове герцога, а над тем местом, где ехала принцесса, вился столбик комаров, падких на самое сладкое мясо.

За темнозелеными рядами потянулись конные отряды Рыцарей Смерти, затем кланялись маги, что умеют не только лечить, но и принимать участие в боевых операциях, на землю пали огромные тени, я слышал как сердито и восхищенно ругнулся воевода: над нами красиво прошли исполинские драконы. Их цветные крылья отбрасывали на землю красивые движущиеся пятна.

Последними стояли катапульты. Их чаши были в покое, но в широких бадьях я заметил запасы огромных тяжелых стрел и металлических глыб.

Когда и катапульты остались за спиной, только они не кричали салют, а впереди остался один простор долины, застучали копыта коня воеводы. Вырвибок поравнялся со мной, бледный и разом похудевший. Когда он отнял руку от рукояти топора и попытался смахнул пот со лба, скрюченные пальцы царапнули рожу как когти ворона.

Даже гордые усы слегка повисли. С них срывались мутные капельки, а на пластинах брони остались две дорожки, словно по ним сбегали слабые струйки кислоты.

Он все оглядывался на темнозеленую страшную стену. И только когда дорога пошла вниз, и склон отгородил от жуткого зрелища, он вздохнул с превеликим облегчением:

– Боги Кракатана!.. Я не думал... не думал, что уцелеем...

Я пробормотал:

– Ну, зачем же так... резко?

– Разве орки, – сказал воевода все еще потрясенно, – не на стороне Сил Тьмы?

Я пожал плечами, сам чувствуя как страх и напряжения переходят из меня в моего коня, а через того проскальзывают в мать ее сыру землю:

– Орки... Это просто орки. При чем тут Тьма или Свет? Живут своими обычаями, своими правилами. Иногда удается склонить к союзу с людьми, иногда... Ну, разве люди с людьми не воюют? Не грабят одно племя другое? Это как-то не замечается, а когда нападают орки...

Я умолк, показалось, что говорю чересчур горячо, словно оправдываясь. Воевода показал головой, оглянулся, сделал щепоткой отгоняющий жест, пошептал, наконец сказал уже более-менее твердым голосом:

– Я простой воевода, так высоко не поднимался. И не знал даже, что человек может повелевать их ордами... Тем более, я горд, что ты ведешь сейчас нас, а не этих зеленорылых и перепончатолапых...

Плечи его еще раз зябко вздрогнули, но кончики усов медленно задирались кверху. Воевода поехал уже по-прежнему бодрый и подтянутый, как породистый пес-боксер, что и в старости выглядит молодцеватее всяких там догов или ротвеллеров.

За спиной застучали копыта. Мы с воеводой переглянулись. Его рука приподнялась, готовясь послать коня вперед, но мужская солидарность пересилила, я слышал тяжелый вздох. Стук копыт стал тише, вправо выдвинулись морды коней принцессы и герцога.

Глаза прекрасной принцессы горели гневом, на щеках выступили розовые пятна, двигались по лицу как блики от листьев, сползали на шею. Ее вздернутый носик был нацелен вперед и в небо, но я чувствовао, что она видит нас с воеводой как на ладони.

Герцог наклонился к принцессе и сказал громко, словно она туга на ухо:

– Как видите, принцесса, он был с ними заодно!

Она милостиво наклонила голову, соглашасьс любым обвинением. К ним приблизился крупный воин, весь в железе, один из тех, кто всегда вертелся возое герцога, что-то нашептывал, угодничал как христианский святой. Напыжившись, спросил громко:

– Доблестный и благороднейший Роландур!.. Позволь обратиться?

– Говори, – ответил герцог милостиво. – Говори, верный Монтимер.