Зубы настежь

Воевода нахмурился, я видел как заиграли желваки. Все-таки все воины подчиняются принцессе, а не герцогу. А принцессе, значит – ему, воеводе, так как только он командует отрядом. Этот Монтимер чересчур шустрит, угождает будущему властелину...

Монтимер сказал громко:

– Почему наш проводник не попросил у своих друзей... или даже родни... хотя бы сменить наших усталых коней?

Воевода хмыкнул, он-то знал почему великий воин и в прошлом предводитель орковского войска сейчас не опустился до такой приземленной просьбы, а старался держать плечи прямыми, а морду кирпичом, а вслух предположил:

– Кони орков признают только этих... зеленокожих!

А принцесса метнула в мой сторону негодующий взгляд, что со свистом пронесся мимо уха, колыхнув волосы и чуть опалив щеку:

– Наемник!

Герцог наклонился к ее уху, но сказал таким шепотом, что слышно было на той стороне леса:

– Наемники, конечно, тоже люди... Я сам их набираю, но это же люди к людям! Но такое ни в одни ворота не лезет! Это уж полностью утратить нравственные ориентиры!.. Отвратительно!

– Он сам такой, – предположила принцесса.

– Да уж... Можно представить куда он нас заведет.

Воевода смолчал, только сопел, бросал на меня взгляды настолько полные сочувствия, что я уже начал вспоминать, не встречал ли его темную от солнца рожу среди зеленых лиц, похожих на кактусы.

Я подмигнул ему, стараясь делать как можно незаметнее, хотя от принцессы ничто не укроется:

– Воевода, нам стоит посмотреть, что там впереди.

Он сказал сразу, словно давно ждал:

– Да, негоже подвергать опасности наших драгоценных благородных...

– ...а также приближенных к ним особ, – добавил я.

Монтимер раскрыл рот, не зная, оскорбил я его или стараюсь подольстится, а мы с воеводой пустили коней вперед в галоп, и только когда оторвались на версту, снова перешли на грунь, а затем и вовсе на шаг.

Ровное как футбольное поле долина справа по горизонту ощетинилась лесным лесом, а справа пошли озера, запахло тиной, ряской, гниющими болотными растениями. Из-под ног части выпрыгивали суслики, ховрашки, с высоты седел мы видели в зарослях травы птичьи гнезда.

Иногда какая самоотверженная птаха выскакивала прямо под конские морды и начинала стонать и прыгать, волоча по земле одно крыло, из травы тут же высовывались любопытные морды любителей зрелищ – хомяков, но кони шли ровно, только хвосты мерно смахивали слепней, запах тины сменялся запахом свежей воды, но и стена леса заметно приближалась, а ровная долина впереди пыталась протиснуться между деревьями и уже виднеющимся берегом большой реки.

Воевода посматривал в сторону леса, мрачнел. Я видел как на коричневом лбу собираются морщинки, челюсти сжались так, что вздулись желваки. Пару раз бросил на меня осторожные взгляды, сказал вдруг:

– Мы постараемся проехать... но на всякий случай запомни: у горного великана слабые колени. Голова у него как валун, ни одним молотом не разобьешь, глаза упрятаны так, что видит только впереди, как наш герцог в щели шлема. И руки крепче бревен! А вот колени слабые.

– А что колени? – возразил я. – Это ж не пятка. Или его зовут Батарадз?

– У Батаразда была кишка, – поправил воевода.

– Тонка?

– Может и тонка, – согласился он. – Весь булатный, а одна-единственная кишка... у Исфандияра – глаз, у Зигфрида – пятнышко от прилипшего кленового листа между лопатками, а колени... ага, у Сослана! Это про магию я как свинья в апельсинах, но что касаемо оружия, героев – все знаю. Колени были слабые у Сослана. У каждого даже самого что ни есть неуязвимого есть слабое место. Так заведено. У Ахилла – пятка, Сослан слаб в коленях спереди, а горный великан – сзади. Там у него жилы такие! Если перерубить, он не просто гагакнется оземь, как бы вон ты, а и вовсе... Понял, вовсе!

Я усомнился:

– Вот так сразу?

– Ну, может раз другой ногой подергает.

Сиена леса приблизилась, мы ехали от деревьев как можно дальше, чуть придержали коней, чтобы за нашими спинами не напали на отряд. Хоть там еще десяток бойцов, но мы с воеводой стоит любого десятка...

Мысли вернулись с этого горному великану, которого, как я понял, ну никак не обойти. Воевода прав, у каждого есть своя ахиллесова пята. У героев она обычно внутри головы, у которого в характере, образовании, амбициях, только у прямодушного Ахилла она была там, где должна быть. Его ж тогда только ранили, но он, вместо того, чтобы вернуться на свой мирмидонячий корабль, или хотя бы перевязать рану в полевых условиях, сражался еще целый день, медленно истекая кровью. И только к вечеру, как рассказывает Гомер, вдруг побледнел, зашатался и рухнул без памяти.