Завещание веков

– Нет, уверяю тебя, это серьезно. Пожалуйста, расскажи мне то, что могло бы нам помочь! Подумай хорошенько!

Жаклин испустила долгий вздох. Она взяла свой стакан с бренди, затерявшийся среди груды вещей, брошенных на низкий столик в гостиной, затем уселась на диван, где валялись платья, иллюстрированные журналы и пепельницы.

– Ну ладно, – начала она язвительным тоном и закурила сигарету. – Во-первых, уточним даты. «Джоконда» была написана между тысяча пятьсот третьим и тысяча пятьсот седьмым годами. Это одно из последних творений Леонардо, который умер через полтора десятка лет, в тысяча пятьсот девятнадцатом. Что касается «Меланхолии», если память мне не изменяет, она датируется тысяча пятьсот пятнадцатым годом…

– Четырнадцатым, – поправила Софи.

– А Дюрер умер в тысяча пятьсот двадцать восьмом. Стало быть, пятнадцать лет спустя. Ну вот, ваша загадка решена, спасибо, до свиданья!

Обе подруги расхохотались одновременно. Я позволил себе только улыбнуться, чтобы не обидеть их, и в некотором замешательстве взглянул на Баджи.

– Ладно, – сказала Жаклин, заметив, что я не расположен смеяться. – Давайте говорить серьезно. Да, в «Джоконде» есть нечто загадочное, но не в том смысле, как вы это понимаете. В ней есть загадка, потому что она имела какое-то особое значение для Леонардо, но никто не знает почему. Он так дорожил этой картиной, что, хотя написал ее по заказу Джулиано Медичи и Франциск I предлагал купить ее, отказался расстаться с ней и хранил в своей мастерской до самой смерти.

– Интересно, – хмыкнула Софи.

– Да, только вот ничего эзотерического в этом нет. Просто Леонардо всегда стремился к совершенству и, наверное, понимал, что «Джоконда» – его лучшее, пусть и несовершенное творение.

– Тебе виднее, – сказала журналистка, похоже настроенная столь же скептически, как и я.

Жаклин возвела глаза к потолку с оскорбленным видом:

– Было придумано несколько тысяч различных версий, объясняющих специфическую странность этой картины, бедолага моя!

– И нет ни одной по-настоящему серьезной? – не унималась Софи.

– Как знать? Быть может, все дело в тайне личности модели? Некоторые историки полагают, что Леонардо написал собственный портрет, скрытый под обликом воображаемой женщины. Я в это ни на секунду не верю, но это забавно, если учесть, что он был законченный педик!

– Как вы сказали? – вознегодовал я, не веря своим ушам.

– Ну, это же секрет Полишинеля! Пуританские историки всячески старались это опровергнуть, но истина состоит в том, что Леонардо был гомосексуалистом. Однозначно. Его даже вызывали в качестве подозреваемого на процессе о содомии, жертвой которой стал семнадцатилетний юноша. В тот раз ему удалось отвертеться, но через три года он все-таки на шесть месяцев угодил в тюрьму по причине «дурной жизни».

– Мне это было неизвестно, – растерянно признался я.

– Да, об этом его биографы часто умалчивают… Забавно, правда? Как бы там ни было, достаточно взглянуть на его кодексы и почитать аннотации к анатомическим рисункам, чтобы никаких сомнений не осталось.

– Пусть так, – вмешалась Софи. – Но что из этого следует?

– Так вот, именно в этом, быть может, и состоит ваша тайна… В любом случае хорошо известно, что Леонардо очень дорожил этой картиной.

– А вы не знаете, как она создавалась? – спросил я наобум.

– Я могла бы часами рассказывать о геометрической конструкции «Джоконды», о взгляде, улыбке, положении рук. Но не вижу, чем это может помочь вам. Возможно, вам следовало бы привезти эту копию с карандашными пометками, тогда я могла бы увидеть то, что вы не заметили. Что еще сказать вам? У «Джоконды» очень интересная цветовая гамма. Леонардо писал маслом, разбавляя его каким-то раствором, что позволяло ему делать почти прозрачные мазки. Благодаря этому он мог постоянно менять выражение лица, добиваясь совершенства. Он называл это сфумато.

Я взглянул на Софи. Быть может, интересная зацепка. Наверное, в тот момент в нас заговорил один и тот же инстинкт. Мы ощутили одно и тоже предчувствие.

– Я сейчас покажу тебе копию, – пообещала Софии. – Возможно, карандашные пометки скажут тебе больше, чем нам. Но сначала поговорим о «Меланхолии», что ты можешь сказать о ней?

– Ну, это совсем другая история. Потому что здесь мы имеем дело с символической гравюрой, и она не из самых простых! Каждый квадратный сантиметр ее насыщен символами. И вы можете себе представить, сколько различных интерпретаций выдвинули историки и искусствоведы с момента ее создания!