Мрак

— Хотел бы отведать вашей ухи, но надо заскочить еще в одно местечко. Оттуда пришлю гонца.

Злость в глазах Гонты медленно уступила место веселому любопытству:

— К поляницам?

— Угадал.

— Хотел бы с тобой... да побаиваюсь. Говорят, мужиков привязывают к диким коням и отпускают. Чем так пришелся по ндраву? Не думаешь, что этого Ховраха уже разметали по степи дикие кони?

Конь подбежал, услышав свист. Мрак признался:

— Честно говоря, побаиваюсь. Чутье говорит, что все утрясется, но ум кричит, что Ховраха уже вороны клюют.

Он вскоил в седло. Гонта крикнул вдогонку:

— А ты на чьей стороне?

— Я вообще в стороне, — ответил Мрак.

Горечи в его голосе было достаточно, чтобы заполнить ущелье средних размеров.

В старину земля была настолько жирной, что из нее можно было выдавливать масло. Но прошли века, теперь под копытами его коня гремела сухая как высохшая черепица земля, вздымалась удушливая желтая пыль.

Дорога постепенно опускалась, горы уходили в стороны. Наконец они выпустили Мрака, оставшись позади, а впереди разом раскрылась ровная как выструганный стол степь. Ни единого бугорка, только сухая трава, а сверху необъятный синий купол с раскаленным до оранжевого цвета слитком металла.

Мрак чувствовал сухой жар, как в кузнице, что разом обрушился сверху на голову и плечи, прогрел, разогнал кровь, выжег сырь и недобрый туман гор.

Земля гремела под копытами. Иногда проскакивали мимо зеленых островков, трава там тянулась на версты, даже кусты стояли плотные как щетина на спине вепря, явно там пробился наверх ключ, но чаще трава была жесткая, низкая, а земля сухая и твердая.

Едва из-за виднокрая показались кончики шатров, как заклубилась в двух местах пыль, а в ней различил крохотные искорки. Конь охотно перешел с галопа на рысь, а затем и на тихую грунь. От него тоже шел сухой жар, а влажная кожа высыхала раньше, чем взмокала.

С двух сторон к нему неслись поляницы. Прокаленные солнцем, в звериных шкурах, но с голыми руками и ногами, обнаженной левой грудью, лица дикие, рассерженные. Заранее готовые дать отпор мужицким шуткам, наглым взорам.

Мрак остановил коня, вскинул ладони над головой и помахал. Женщины все еще сжимали в руках короткие дротики. Глаза смотрели подозрительно.

— Я к Медее, — крикнул Мрак.

— Кто таков? — крикнула одна женщина.

Вторая заехала чуть сбоку, дротик угрожающе смотрел Мраку в бок.

— Ее друг.

— У нашей царицы нет друзей!

— А вот тут вы неправы, лапочки, — сказал Мрак ласково. — Есть. И я не единственный.

На него смотрели зло, подозрительно, но с замешательством. Слишком уверенно говорит, а глаза смеются.

Первая женщина люто скрипнула зубами:

— Ты должен умереть!

— Только в твоих объятиях, — согласился Мрак. — Вон ты какая хрупкая, кости как у птички...

Он тронул поводья, и поляницы невольно развернули коней. Первая покосилась на свои руки, длинные и сильные, широкие в кости, вспыхнула от ярости, насмехается волосатый, затем перевела взгляд на его руки, прикусила губу. А может и не насмехается. Его руки вдвое толще, кости шире, а сам так громаден и дик, что в самом деле рядом с ним сама хрупкость и беззащитность...

Она выпрямилась, только теперь замечая, что левая грудь обнажена. И что ее касается не только лучи солнца и порывы ветерка, но и мужской взгляд. Особый взгляд, который ни с чем не спутаешь.

Вторая выпрямилась, отчего грудь, что вызывающе смотрела кончиком стрелы прямо перед собой, теперь даже приподнялась, будто стрелу готовилась выпустить по низкому облачку. Конь под нею горячился, часто перебирал ногами, всхрапывал, громко прядал ушами, будто щелкал кнутом.

Шатер быстро приближался. Уже видны были костры, крытые телеги, множество коней, что в сторонке обдирали пышный куст. Поляницы к удивлению Мрака, собравшись вокруг костров, по большей части чинили одежду, шили новую, нанизывали на нитки бусы, пели негромкие и почему-то печальные песни.

Трое поднялись с копьями в руках, одна побежала к шатру царицы. Длинные ноги красиво месили сухой степной воздух, полный запахов полыни и ковыля.

Мрак невесело скалил зубы. Не от хорошей жизни девки живут врозь от мужиков. А все рассказы про гордую степную жизнь, вольницу и героику — блажь. Не бабье дело скакать на горячем коне, метать стрелы в живого человека, а то и рубить его острым металлом. Но сказать такое вслух — голову потерять. Женщины правду любят еще меньше царей. Им нужно поддакивать да похваливать.