Мрак

Пропустили без особой охоты, не решились спорить. Чужак выглядит свирепым, а на промозглом осеннем ветру драться как-то нездорово. Мрак обошел терем, на заднем дворе слышался плеск и женские голоса.

Там под навесом в большом корыте из дубовых досок сидел грузный мужик. Девки поливали водой, терли, мяли, повизгивали, когда мужик плескал на них. Корыто было с высокими бортами, Мрак видел только плешивую голову с остатками седых волос и жирные плечи.

Розовый, обрюзгший, с нездоровым лицом, он хмуро посмотрел на Мрака из-под набрякших век, скользнул беглым взглядом по толстой жабе на его плече:

— Чего надо?

— Если ты Подлещ, — ответил Мрак, — то тебя.

— Я Подлещ, — ответил мужик, — но ты не похож на купцов, с которыми я имею дела.

— Я не купец, — ответил Мрак. — Вода теплая?

— Горячая. А что?

— Да моя жаба давно не плавала... И слюни надо бы ей смыть с морды.

Он взял жабу в руки, взгляд его мерил глубину корыта. Подлещ поспешно дал знак дворовым людям, его бережно вытащили из корыта, промакивали мохнатыми полотенцами, а молодые девичьи руки тут же натирали пахучими маслами и мазями. Подлещ морщился, брезгливо позволял им касаться его дряблого тела, мять, умащивать.

Его усадили в изогнутое кресло, прислужницы тут же занялись его ногтями, другие чесали за ушами, сушили волосы.

Мрак сказал негромко:

— Я дознался, что только ты знаешь, в какой стране растут молодильные яблоки.

Ему показалось, что безразличный ко всему Подлещ изменился в лице. Тут же накричал на челядь, прогнал, оставив только молодую женщину, она разминала ему ступни ног.

— Кто тебе сказал?

— В корчме все знают, — ответил Мрак мирно, — надо только уметь спрашивать.

Подлещ долго молчал. Лицо из болезненного стало совсем мертвецким. Мешки под глазами повисли еще больше, потемнели. Пробурчал, не поднимая глаз:

— Там знают много... но не всегда верно.

— А что не так? — насторожился Мрак.

— Туда дорогу знал не я. Знал мой друг, с которым я был всегда неразлучен.

Мрак смотрел пристально:

— Что-то не так?

— Даже очень не так.

— Что... с твоим другом? Я понял, он не скажет?

Подлещ долго молчал, глаза закрылись. Лицо стало таким мертвым, что Мрак забеспокоился. Женщина бросала на Мрака пугливые взгляды. Ее пальцы работали без устали, ступни Подлеща розовели.

— Тебе в самом деле такое сказали в корчме?

— Я ж сказал, там знают все. Ну, пусть много.

Подлещ шевельнул ногой, женщина выпустила его пальцы, попятилась, исчезла, плотно закрыв за собой дверь. Подлещ проследил за ней долгим взором, но и когда ее не стало, все еще смотрел в дверь, как будто не мог встретиться с Мраком взглядом.

— Знаешь, — сказал он тяжело, — мой друг погиб уже пятьдесят весен тому. Если же точно, то пятьдесят лет, шесть месяцев, четырнадцать дней...

Мрак рассматривал его придирчиво, будто пересчитывал все прыщи и болячки на старческом теле:

— Так все точно? Должно быть, битва стряслась немалая. Я бы забыл на другой день.

Подлещ кивнул на лавку напротив себя. Все тем же мертвым голосом, явно превозмогая себя, сказал негромко:

— Этой битвой кончилась война, когда мы потеряли горный перевал. Мы с Сулимой остались тогда вдвоем, наши соратники пали, мы рубились против двух дюжин врагов, нас постепенно теснили...

Он вздохнул, замолчал. Было видно как пытается продолжить, кадык дергался, но губы шевелились беззвучно.

Мрак сказал угрюмо:

— Нет позора отступить против дюжины. Продолжай.

— Есть, — прошептал Подлещ едва слышно, — есть... Ибо мы еще пятерых убили, кого-то ранили, а остальных обратили в бегство.

— Достойно хвалы!

Подлещ опустил голову:

— Мы дрались у самого обрыва. Там была бездонная пропасть, откуда вздымался дым и вылетали искры... Наши ноги скользили на камнях, залитых кровью. От усталости едва держали мечи. И тут Сулима поскользнулся!

Мрак не отрывал от его лица глаз. Подлещ корчился, будто его жгли на невидимом огне. Лицо стало совсем желтым.

— Он... погиб? — спросил Мрак.

— Да, — прошептал Подлещ. — Он сорвался с обрыва. Это случилось пятьдесят лет, шесть месяцев и четырнадцать дней тому.

Мрак развел руками:

— Вы дрались достойно мужчин. Тебе не в чем себя упрекать.

Он поднялся, огляделся, еще раз развел руками:

— Прости, что потревожил. Но ты, того... не терзай себя. Была война. Мог погибнуть ты, а он бы терзался. Прощай!