Возвращение Томаса

Он видел, что Олег оглядывается раздраженно, даже разозленно, готовый убить того, кто напомнит, что он заменил монаха и прочел за него священные для христиан тексты. И видел, что настоятель все еще не понял, что Олег стыдится, а не ликует, что вообще взял в руки эту гадость, эти священные для кого-то книги.

— Ладно, — сказал Томас торопливо, — теперь сила монастыря удвоилась... или утроилась. Так ведь, отец-настоятель?

Тот торопливо кивнул.

— Так-так, даже больше. Истинный свет осиял стены нашего монастыря! И отныне ничто не перешагнет через порог, если мы того не восхотим и не возжелаем.

Вдали показалась фигурка бегущего человека. Томас узнал папского прелата, тот спешил изо всех сил, торопился, бледный и с трагически расширенными глазами на измученном лице. Одежда на нем изорвана, в крови, но сам он не выглядел раненым, только безумно, безумно усталым.

Еще издали воскликнул хриплым сорванным голосом:

— Слава Господу, вы целы!

Настоятель перекрестился.

— Двенадцать наших братьев отдали жизни, защищая монастырь. И половина остальных сейчас залечивает раны.

Прелат сказал горячо:

— Души павших примет сам Господь, но монастырь они спасли!.. Слава Господу! Я подошел к самому краю, когда из бездны выметнулась эта черная орда... Я пытался остановить, но меня втоптали в землю. Я пришел в себя, когда они уже были далеко и уходили в сторону монастыря... Но как, как вы сумели одолеть такую силу?

Олег поморщился, сейчас начнется, сказал Томасу сухо, что пойдет к раненым, удалился чуть быстрее, чем обычно, а прелат посмотрел ему вслед, потом вперил вопрошающий взгляд в настоятеля.

Тот развел руками.

— Я сам ничего не понимаю. Брат Септимий умер от ран, читая святую книгу. Мы все были обречены...

— И что случилось?

Настоятель оглянулся вслед Олегу.

— Этот странный человек сам продолжил чтение вместо брата Септимия... Именно тогда от книги пошел такой свет, что озарил монастырь, выжег в нем всю гниль, уничтожил и обратил в прах врагов, наполнил воздух благоуханием и звуками небесных арф... Я боюсь повторить, что он сказал...

Прелат сказал нетерпеливо:

— Говорите!

— Он сказал, что прочел молитву такой, какой была сложена.

Прелат тоже посмотрел вслед Олегу.

— Да? Тогда понятно...

Настоятель вскрикнул:

— Но... как? Никто не знает, какой ее написал святой Павел!

Прелат сказал тихо:

— Он знает.

— Откуда?

— Я боюсь даже представить, — ответил прелат тихо. Он посмотрел на испуганное лицо настоятеля. — Нет-нет, это не сам святой Павел. Хотя до меня доходили слухи, что этот человек не раз уходил в пещеры и годами там доискивался мыслью, как жить правильно. Но христианином его не зови — обидится.

— Обидится?

— Оскорбится даже, — ответил прелат тем же шепотом, хотя Олег ушел далеко, однако настоятель по виду прелата понял, что странный язычник может услышать и шорох падающих звезд, и гулкий топот бегущего муравья, и тяжелые вздохи божьей коровки. — Теперь видите, брат мой, что наш Господь ничего не делает зря.

Настоятель оглянулся, язычник ходил между измученных и раненых монахов, дружески хлопал по плечу или по спине, и раненые исцелялись, а едва живые от усталости хоть и с трудом, но поднимались и кое-как возвращались в здание.

Настоятель перекрестился.

— Неисповедимы пути Господни.

— Все, что делает, — согласился прелат, — делает к лучшему. Просто мы это увидели на примере и поняли достаточно быстро, а другие остаются в сомнениях, почему Господь не делает очевидных вроде бы вещей, как будто дурак какой распоследний... А Господь не дурак, не дурак!

— Да, — согласился настоятель, — еще какой не дурак, если и этот... выполняет Его волю, даже не подозревая, что все делает по Его указанию.

Самые стойкие из монахов обходили раненых и ушибленных с подкрепляющими напитками, для тяжелораненых положили матрасы под стеной, чтобы помимо молитв и лечебных снадобий еще и свежий ночной воздух помогал залечивать раны.

Томас помогал выносить из темных сырых помещений раненых, а когда бережно уложил последнего, спросил отца-настоятеля:

— Отец Крыжень, я могу сделать что-то еще?

Настоятель благословил его склоненную голову.