Юная шотландка Мерри Стюарт мечтала о браке с английским аристократом...
Тибидохс продолжал жить, хотя это уже был не тот Тибидохс… Многим не...
Сзади к ней подошел Валерка и с неизбывной нежностью обнял за плечи.
Первого сентября агитбригада на поезде вернулась в Москву. Выгрузили на перрон Курского вокзала аппаратуру. Обнялись – все вместе, все десять человек. Положили руки товарищам на плечи, образовали кольцо. Последний раз спели: «А все кончается, кончается, кончается, едва качаются перрона фонари… Глаза прощаются, надолго изучаются, и так все ясно, слов не говори…» Дурачки, они еще не понимали, что грусть не надо педалировать – ее и без того слишком много в жизни.
В груди возникло щемящее чувство. Слишком они все сблизились за лето и понимали, что теперь расстаются, пожалуй, навсегда – и ничто не повторится, и ничего подобного этой поездке в их жизни никогда больше не будет… На глаза Лили навернулись слезы. Валерка пел и смахивал пальцами влагу со щек.
Когда закончили, он сказал:
– Ну, все, ребята. Всем спасибо, все свободны. Цирк, как говорится, сгорел, и клоуны разбежались.
…Назавтра он отправился к Седовичу – теперь тот стал большой шишкой, заместителем секретаря институтского комитета комсомола по культурно-массовой работе – и заявил, что выступления агитбригады временно приостанавливаются.
– У тебя какие-то проблемы, Володенька? – участливо спросил Седович.
– Володенька? – удивился молодой человек. – Я – Валера!
– Ох, извини, – смешался комсомольский вожак, – конечно же, Валерочка.
– А почему ты меня вдруг назвал Володей? – нахмурился артист.
Наваждение, настигшее его год назад в полутемном фойе ДК, кажется, повторялось.
– Просто оговорился.
– И все-таки? – настаивал визитер.
– Не знаю… – потер лоб Седович. – Почему-то ты мне вдруг своего соседа, вашего факультетского секретаря напомнил… Похож показался… Не бери в голову…
И впрямь, какое-то странное видение вдруг настигло комиссара, едва Беклемишев заявил, что он не будет больше выступать. Ему вдруг почудилось, что напротив сидит не Валерка, а Володька Дроздецкий. Потом все исчезло.
Пытаясь забыть странный глюк, он участливо обратился к артисту:
– Так почему ты не хочешь больше выступать?
– У меня полно хвостов, а впереди – госы и диплом.
– Решим вопрос, – вздохнул Седович и что-то чиркнул в перекидном календаре.
…И вот ведь удивительное дело: кажется, решил. Потому что когда Валерка появлялся на кафедрах на пересдачу, его встречали чрезвычайно участливо, порой даже чаем угощали – а потом, после детских вопросов, или вовсе без оных, штамповали в зачетке «хорошо» и даже «отлично». И дипломный проект ему дали – не бей лежачего. Прочие товарищи, включая Володьку, по десять листов двадцать второго формата рисовали: парогенератор в разрезе, опоры линии электропередачи и прочую лабуду. А артисту, певцу Малой земли, достаточно было начертить пару формул и несколько несложных графиков.
Ближе к декабрю начала работать комиссия по распределению. Благодаря беспроводному телеграфу стало известно: на курс дают два места в аспирантуре. Кому достанется одно, было заранее известно и никем не оспаривалось: у бакинца Кямрана Раджабли четыре научных работы и даже одно изобретение, Ленинская стипендия – и вообще он национальный кадр.
Кто станет вторым аспирантом, в точности не было известно, но общественное мнение склонялось к тому, что дадут его, конечно, Володьке Дроздецкому. Командир «Хакасии» и «Дрездена», секретарь факультетского комитета ВЛКСМ. Кто еще, спрашивается, будет в комсомоле работать, если такими кадрами станут разбрасываться?
Валерка честно обрисовал диспозицию Л ил е. Ему было важно знать ее мнение. И еще, в глубине души хотелось, чтобы она сказала:
– Ну, и черт с ней, с аспирантурой. Я поеду за тобой куда угодно, хоть в твой Горький!..
Они лежали на расстеленном диване в ее комнатухе в Армянском. Сквозь незашторенные окна было видно, как падают крупные хлопья снега и молочно-белым сияет люминесцентная вывеска «МОЛОКО». Первое «О» в ней перегорело, а «Л» вздрагивало, то загоралось, то гасло.
Оба курили, на минувших гастролях они пристрастились к сигаретам, и пепельница стояла на голом Валеркином животе.
– Я думаю, тебе стоит опять сходить к Седовичу, – нахмурясь, осторожно сказала Лиля. – И еще – к твоему Олъгерду.
– И – что?
– И – описать ситуацию. И – попросить. И пообещать, что ты будешь и дальше выдавать не менее, а гораздо более идеологически выверенные спектакли. Ты слишком много для них сделал, чтобы они тебе отказали.