Золотая шпага

Он видел, как она побледнела и закусила губу. Похоже, нечаянно задел еще одно больное место. И соотечественник, и единственный кормилец престарелых родителей…

– А как твои родители? – спросил он.

Она вздрогнула, вскочила и начала торопливо одеваться. На этот раз не просила отвернуться, и он помог ей зашнуровать корсет. На спине были два некрасивых пятна, и он понял, почему тогда просила отвернуться, а теперь для нее это было не важно.

– Надо идти, – сказала она быстрым, задыхающимся голосом. – Муж может хватиться. Он страшен в ярости!

Она метнулась к двери, Засядько крикнул вдогонку:

– Поднос и бокалы! Что он скажет, когда явится утром? Да и солдатам достанется, что помогли…

Ее быстрые руки похватали бокалы, снова она оказалась на ступеньках и уже коснулась двери, когда Засядько сказал негромко:

– Франсуаза… Прими свое противоядие.

Она обернулась как ужаленная. На бледном лице глаза расширились, голос упал до свистящего шепота:

– Ты… О чем ты?

– Яд не убивает сразу, – сказал он тем же ровным голосом. – У тебя есть время спасти жизнь. Свою.

– О чем ты? – повторила она, бледность залила не только лицо, но и шею.

– Ты выпила отравленное вино.

– Я?

– Я сожалею, Франсуаза… но ты как-то перепутала бокалы.

Она смотрела неверяще, затем страшное понимание появилось в расширенных глазах.

– Ты… откуда ты знаешь?

– Предвидение, – кивнул он. Лицо ее стало перекошенным, и он поспешил закончить неприятный ему разговор. – Спеши взять противоядие. Я думаю, оно не лежит в твоей комнате.

Она еще неверяще смотрела вниз со ступеней, он лежал с голой грудью, красивый и мужественный, улыбался несколько печально и понимающе. Но в глазах была жестокость, и она, вскрикнув жалобно и отчаянно, выронила поднос.

Бутылка разбилась о каменный пол, а бокалы покатились, звякая, вниз. Франсуаза рванула дверь на себя и выбежала в плохо освещенный коридор.

«Занятная у меня ночь», – подумал он со смешанным чувством. Надо поспать, бомбардировка начнется в шесть утра.

Проснувшись, в тот же момент услышал, что его батареи ведут залповый огонь по местам в крепостной стене, которые он отметил сразу же по прибытии под Торн при беглой рекогносцировке. Через некоторое время в стенах образуются бреши… Вспомогательная артиллерия, обычно не принимающая участия в осадах, на этот раз тоже деловито ­выпускает ядра, целясь в указанное место. Даже легкая артиллерия, предназначенная исключительно для поддержки конных атак, ведет огонь по той же цели, что и осадные пушки…

Снова загремела железная дверь, в дверном проеме возник человек в треуголке. По грузной фигуре Александр узнал коменданта крепости. Тот спустился едва ли не быстрее кирасира, бегло взглянул на забытый поднос с остатками роскошной еды, но не прореагировал, и Засядько понял, что дела очень серьезные, раз уж комендант даже бровью не повел.

– Слушаю вас, – сказал он, поднимаясь.

Вид коменданта был страшен. Лицо осунулось и постарело, в глазах было затравленное выражение. Руки тряслись, он то скрещивал их на груди, то нервно теребил пояс. Веки набрякли, а белки глазных яблок покраснели от множества полопавшихся сосудов.

– Каковы ваши условия? – быстро спросил Мавильон.

Голос его был хриплым, страдальческим. Засядько сел, смотрел сочувствующе на старого воина:

– Это вы о чем?.. Ах да… Гарнизону гарантируется жизнь и личная безопасность. После окончания войны солдат и офицеров немедленно вернут во Францию.

– А оружие, знамена, обоз?

– Останутся победителям.

– Но это нарушение! – воскликнул Мавильон. – По всем действующим военным законам осажденному гарнизону разрешается сдавать крепость или город, забирая с собой знамена, пушки и обоз. Кто дал вам полномочия?..

– Вы, – ответил Засядько. – Вы дали. Первоначальные условия и были таковы. Но вы сами все испортили. Вы велели взять парламентера под стражу. Это варварство, которого никак нельзя было ожидать от цивилизованной французской армии. Хотя, если по чести, я неплохо провел время… Но вы не дали вовремя ответ союзному командованию, а за это время условия существенно изменились…

– Кто изменил?

– Я, – ответил Засядько. – Я уполномочен союзным командованием.

«Услышали бы меня в союзном командовании, – подумал он, – разжаловали бы в рядовые».

Мавильон поднял голову. Сверху доносился слитный гул, словно тысячи исполинских молотов били по крыше каменного здания, вгоняя его в землю. Каменные глыбы трещали, уже слышались крики раненых, придавленных падающими участками стен.