Золотая шпага

– У меня есть яд… я давно ношу с собой… В этом перстне. Мечтаю отравить Мавильона, но все никак не решусь. Может быть, когда уже будет совсем невыносимо… Но и тогда можно будет все переиграть! Вот в этом кольце у меня противоядие.

После долгого молчания прозвучал его озабоченный ­голос:

– А как ты сумеешь?

– Я? – переспросила она. – Впрочем, мне легче, ты прав. Меня еще ни один мужчина не встретил настороженно. К нему можно как-то пробраться?

Он сказал торопливо:

– Я могу устроить.

– Тогда я приду, просто ведомая любопытством. Как он с виду?

Де Артаньяк буркнул неприязненно:

– Некоторым такие нравятся.

– Если ты хочешь, я прикинусь этой некоторой. Скажу, что хочу хоть как-то компенсировать грубость своего мужа. Мне понадобится кувшин вина и два фужера.

Она говорила быстро, искательно заглядывала ему в лицо, ее тонкие пальцы нервно теребили лацканы его мундира. Засядько чувствовал их напряжение, страх и замешательство. Оба страстно стремились к своим целям, но все-таки замышляли хладнокровное убийство!

Он надеялся, что де Артаньяк возразит, все-таки французский аристократ и офицер, однако тот отвел глаза, сказал после паузы:

– Что делать, если по дороге к нашему счастью надо будет переступить… через это.

«Это я «это», – подумал Засядько зло. – Переступить через мой труп! Господи, чего же они пытаются достичь такого необыкновенного? Она, понятно, ослеплена любовью, однако де Артаньяк и так богат и знатен. Есть ли предел стремлению к еще большему богатству и власти?

Человек – мера всех вещей, – вспомнил он. – Человек сам определяет себе пределы. Как в нравственном, там и в безнравственном».

– Дай-ка мне кольцо с противоядием, – вдруг сказал де Артаньяк. – Я не хочу, чтобы он погиб… во что бы то ни стало. Если будет шанс достичь нашей цели без его смерти, я это сделаю.

– Это было бы лучше, – вырвалось у нее невольно.

– Я сделаю все, чтобы не дать ему умереть… от яда. Офицеры все-таки должны погибать на поле боя со шпагой в руке!

Голос его показался Засядько чересчур напыщенным, чтобы быть искренним, но женщина только простонала с благодарностью:

– Милый…

Де Артаньяк зарылся лицом в ее пышные волосы, целовал, в то время как его руки расстегивали крючки и пряжки на ее платье, и Засядько, воспользовавшись моментом, неслышно отступил, перебежал освещенное место и заскользил дальше по анфиладе залов, часто ныряя в ниши и затаиваясь, слыша шаги.

ГЛАВА 26

Фон Бюлова уже не было в подземелье, но Ганс дожидался терпеливо. Без тени упрека проводил русского офицера обратно, Засядько пролез в дыру, и Ганс тщательно вставил глыбу на место. Засядько ощупал придирчиво, плесень сомкнул краями так, будто сплошной покров никогда не нарушался.

Он едва успел лечь, закинув руки за голову, когда дверь лязгнула, на пороге появилась женская фигура. За ее спиной блестели высокие кирасы с конскими хвостами. Франсуаза с высоты окинула его коротким взглядом, тепло и, как он решил, искренне улыбнулась:

– Наш герой скучает… Идите, я покормлю его.

Она взяла из рук кирасира поднос. Засядько рассмотрел задранные ножки жареной курицы, гроздья крупного винограда. В середине высилась пузатая бутылка, по краям стояли два бокала. Один – фужер из тонкого стекла, второй был из темного серебра. Засядько ощутил, как холодок побежал по спине. Тогда, подслушав разговор, он со зла решил, что отвлечет ее внимание и поменяет бокалы, но что делать теперь?

Женщина сошла вниз, за спиной лязгнула дверь. Поднос она держала двумя руками на уровне пояса, и ее крупная грудь в глубоком декольте дразняще касалась края подноса, словно ее предлагали наравне с вином и жареной птицей.

Засядько сглотнул слюну. Запах жареного мяса, сочной подливы смешивался с тонким ароматом духов, женского тела. Третья курица за ночь! Похоже, он обожрется курятины так, что смотреть на пернатых не сможет.

Свечи бросали на ее лицо тени. Он нехотя поднялся, коротко поклонился и сел на свое ложе. Хоть и женщина, но пришла травить его как крысу! Правда, очень красивая женщина. Таким прощается многое.

– Добрый вечер, Франсуаза.

Ее красиво очерченные брови взлетели.

– Вы… знаете мое имя?

– Такой ослепительной женщины, да не знать?

Она с некоторой тревогой всматривалась в его мужественное лицо, темно-карие глаза, где таилась насмешка:

– Но все-таки… вы не могли меня видеть!