— Может быть, — предположил Олег, — Паук лучший король? Хотя какая разница… Королем нельзя быть ни лучше, ни хуже. Король есть король. Для народа все одинаковы. Да и не только для народа, как догадываешься.
Она вскричала возмущенно:
— Ты трус!.. Ты ставишь себя выше всех!.. Ты ничего не понимаешь!.. Эти люди сражаются за свободу, за независимость, за волю…
Он поморщился.
— Так за свободу или за волю? И вообще… как можно сражаться хоть за то, хоть за другое, пытаясь поставить одного короля взамен другого? Ты сама это понимаешь?
Она выпрямилась и ответила гордо:
— Это не обязательно понимать! Это нужно чувствовать!.. А ты… ты… ты ничего не чувствуешь! Один не имеет права на трон, другой — имеет!
Он пробормотал:
— Право… гм… это такая вещь… А имеет ли право народ… или князья… свергать законного царя, если тот жесток и неправеден?.. Или надо терпеть, ибо занимает трон «по праву», которое сами же цари и установили для себя?.. Нет-нет, не задумывайся, от этого на лбу морщинки…
Она поспешно расслабила мордочку, даже заулыбалась, чтобы не дать ей отвисать, как у зрелой женщины.
— У тебя на все свое мнение?
— У меня свое мнение, — согласился он. — А на все или нет… какая разница? И вообще…. Мне кажется, ты так упорно набиваешься ко мне в постель, что когда-то сумеешь сломить мое отчаянное сопротивление.
Она охнула, застыла с набранным в грудь для вопля воздухом.
— Я?
Он кивнул.
— Ты. Других тут нет.
— А ты бы хотел других, гад?
Он развел руками и умолк, в глазах смятение, не умеет вот так по-женски легко перепрыгивать с предмета на предмет, а прет к цели, как допотопное чудовище, сдвигая на своем пути даже горы.
— Других нет, — повторил он тупо, — значит, и говорить о них не стоит. А от тебя пока что отбиваюсь.
Она возопила:
— Это ты отбиваешься?
— Я, — подтвердил он, глаза его смотрели честно, а голос звучал искренне, — но мое сопротивление, увы, все слабеет…
— Ах, — сказала она ядовито, — еще и увы? Да кем ты, гад полосатый, себя возомнил?
Он вытер руки о полотенце и поднялся.
— Тем, кто сейчас пойдет дальше.
— Гад, — сказала она с чувством и тоже встала. — Нам еще компот собирались принести.
— Не люблю из диких груш, — ответил он. — Да и вообще… сколько в тебя влазит?
— Сколько надо, — отрезала она, — столько и влазит!
И, закинув гордо голову, пошла через поляну между хижинами. Олег криво улыбнулся. Местные на него смотрели с ожиданием, он покачал головой, воздел очи к небу и вздохнул. Счастлив бы с ними за правое дело, но женщина, как видите, требует идти в другую сторону и добывать ей чешую дракона на брошки…
Дорога через лес показалась ей бесконечной. Волхв двигался все так же ровно и мерно, словно не человек, а деревянный бычок по столешнице, что идет, качается, вздыхает на ходу, но то бычок, а она идет за быком, бычищем, что ломится напролом, мог бы и деревья ломать… наверное, а она скользит за ним, как легкая тень, но устала, как красивая лошадка, везущая в гору тяжело нагруженную телегу.
Деревья расступились прямо перед городской стеной, так ей показалось, местным совсем недалеко ездить за дровами и строевым лесом.
Она подумала с облегчением, что из лесу вышли как раз вовремя, на землю уже пал печальный сумрак, закат слабый и безжизненный, словно напуган чем-то, облака неопрятные и мутные застыли на месте, предпочитая дождаться утра, чем рисковать передвигаться ночью.
Город уже почему-то спит, словно привык ложиться с курами, или у людей здесь птичья слепота, когда в гнезда нужно укладываться на закате, однако ей показалось, что даже дома только прикидываются спящими, а сами следят за ними темными окнами, провожают взглядами. Неладное в городе, все чего-то страшатся, но она чувствовала, что спрашивать бесполезно.
Городские ворота заперты, Олег подошел к калитке в стороженной башенке, долго стучал, что-то объяснял, Барвинок уже и не верила, что их впустят, но вскоре он помахал ей рукой:
— Пойдем! Везде, как видишь, отыскиваются добрые люди…
Она проскользнула за ним, в караульном помещении трое угрюмых стражников, ее провожали жадными глазами.
Когда они вышли с той стороны и пошли по городской улице, Барвинок спросила живо:
— И во сколько тебе обошлась их доброта?
Он посмотрел в удивлении: