Антимавзолей

Джигиты твои под это дело непременно что-нибудь взорвут, не без этого, но через месяц все уляжется, будто ничего и не было. Это, Феденька, две стороны одной и той же дерьмовой медали: раньше это быдло всему верило, а теперь ничему не верит, потому что демократия...

Хозяин дачи задумчиво кивал, глядя на руку Сиверса, державшую папиросу. Ладонь была непропорционально длинной и узкой, как и пальцы, которые, казалось, имели на один или два сустава больше, чем у обычных людей. Эти непомерно длинные пальцы были толстыми, мосластыми, с квадратными плоскими ногтями и выпирающими костяшками. Эта почти безволосая рука, убившая чертову уйму людей, была обтянута дряблой, морщинистой кожей в коричневых стариковских веснушках, но она ни капельки не дрожала. Она и сейчас была способна убить одним прицельным ударом; правда, за последние десять-двенадцать лет Сиверс здорово сдал и начал пользоваться кастетом, который, без сомнения, в данный момент лежал в кармане его мятых, воняющих псиной и стариковской мочой брюк.

– А вот если бы такую пилюлю поднести годиков хотя бы тридцать назад, – продолжал горбун, – это, братец ты мой, было бы почище государственного переворота. От такой новости в ту пору страна развалилась бы как карточный домик, а там и до ядерной войны недалеко. Эта тайна, Феденька, в нашем государстве тогда была наиглавнейшая, так что насчет горба я, может, и не шучу вовсе. Кто его знает, отчего он у меня вырос... А сейчас, Федя, это никому не интересно. Мертвое наше дело, никому не нужное. И слава богу, что я до самого конца дожил. Всю жизнь я возле этого склепа кругами ходил, как пес сторожевой, – и ушел бы, да цепь не пускает... Устал я, Федя, покоя хочется. Не поверишь, когда этот твой, как его... гадюка, что ли?..

– Гюрза, – подсказал Федор Лукич.

– Ну, Гюрза... Так вот, когда он, паскудник нерусский, над моей плитой колдовал, я на него, черта, смотрел из-за занавесочки и думал: а может, так тому и быть? Сделать вид, что ничего не заметил, будто ты меня и не предупреждал, повернуть краник – и айда... Черти в пекле небось меня и ждать уже перестали, а я – вот он, здравствуйте! Разводи огонь, мужики, точи вилы, не скучай – работенка подвалила!

– Что-то ты не то говоришь, – возразил Самойлов. – Ты это дело, можно сказать, начал, тебе и кончать.

– Я его продолжил, – поправил Сиверс. – Кто начинал, тех уж и косточек не найдешь, истлели косточки... Но кончать, видно, и вправду мне придется, больше некому...

Да, подумал Самойлов, больше некому. Организация умирала – можно сказать, уже умерла, как рано или поздно умирает любая структура, существование которой потеряло смысл. Остались кое-какие деньги на секретных номерных счетах, есть горстка боевиков, не имеющих понятия, чьи приказы они выполняют и в чьих интересах действуют, и остались двое знающих: он сам и вот этот горбатый старик, который и впрямь чересчур зажился на белом свете. Организация уже давно не пополнялась новыми членами; последним, кого удалось завербовать, был полковник Чистобаев, но разве это сотрудник! Слизняк в погонах, и больше ничего...

– Да, – сказал он вслух, – дело сделано, осталось только вымести мусор, прикрыть за собой дверь и тихонечко уйти...

– Да ты поэт, Федечка! – воскликнул Сиверс. – Вот не знал...

– Поэт, поэт, – думая о своем, рассеянно согласился Самойлов. – Ну, давай допивать и расходиться. Надо выспаться, завтра у тебя тяжелый день...

"Последний", – добавил он мысленно.

"Поглядим, для кого он будет тяжелее", – подумал Сиверс.

Глава 15

Клыков докурил сигарету и выбросил окурок в темноту теплой майской ночи. С вечера небо затянуло плотными тучами, откуда-то порывами налетал прохладный, дышащий влагой ветер, но дождя не было. Дом на пригорке спал, только фонарь над входной дверью освещал округлые бока свежеотесанных бревен и некрашеные перила низкого крыльца. Два прожектора крест-накрест освещали изрытый, забросанный строительным мусором двор и поросший жесткой лесной травой пригорок, под которым скрывался бункер. Стоя у железных дверей тамбура, Клыков видел, как из темноты, держа под мышкой древний ППШ, вышел охранник в летнем полевом камуфляже, пересек освещенное пространство и скрылся во мраке. Глядя ему вслед, начальник охраны подумал, что теперь, после гибели Сиверса, патрулирование можно отменить – оно здорово выматывало ребят, да и вообще...

Вообще, все эти часовые, денно и нощно бродящие по двору с архаичными ППШ и современными "Калашниковыми", все эти внутренние посты, несущие круглосуточное дежурство в две смены, все эти молодые, крепкие ребята, оторванные от своих семей и переведенные на казарменное положение, как гарнизон военного городка в зоне вооруженного конфликта, – словом, все, что его сейчас окружало, жило и действовало, подчиняясь его приказам по введенному им самим распорядку, выглядело теперь как минимум смешно и неуместно. А если по большому счету, то все это здорово отдавало безумием, стопроцентной паранойей...