Азарт среднего возраста

– А как я, по-твоему, тебя здесь нашел? Заказал – за тобой проследили. Заказал бы по-другому – грохнули бы, – довольно ухмыльнулся он.

Варя встала с пола. Отряхнула юбку. Скомкала впереди блузку, закрывая грудь.

– Я не рожу тебе детей, – сказала она. – Я их лучше совсем никогда не рожу, чем тебе.

– Да я и не настаиваю, – пожал плечами он. – Я тебе просто сообщил свою позицию.

– Не смей сюда больше приезжать, – сквозь зубы выговорила Варя.

– А то что? Удавишь меня бельевой веревкой? – усмехнулся Олег. И догадливо добавил: – Или в речку кинешься, чтобы подлецу не доставаться? Учти, если собираешься в речку, – это твое личное дело. Меня это нисколько не шокирует. И рыдать, каясь над твоим гробом, я не буду.

– Я тебя не прошу рыдать, – устало сказала Варя. – Я тебя прошу уйти.

Она в самом деле не чувствовала ничего, кроме усталости. Ну, изнасиловал бывший муж. То есть по документам даже и не бывший, а настоящий. Это, конечно, противно. Ну так разве вся ее прошлая жизнь с ним была ей приятна?

Варя довольно быстро поняла, что ошиблась, выйдя за него замуж. Да в первую же неделю совместной жизни она это поняла. Даже в первую брачную ночь, которая в самом деле оказалась для нее первой – до Олега мужчин у нее не было… Кажется, он догадывался об этом с самого начала их знакомства, потому и взял ее замуж, даже не попробовав, что она собой представляет в постели. Он любил сексуальные сюрпризы; так он говорил. Что ж, Варя со своей стародевственностью оказалась для него именно таким сюрпризом. В этом она не обманула его ожиданий, и, наверное, именно поэтому он никак не оставит ее в покое.

Она устала от его напора. Устала от каменных стен, сильных мужчин и хозяев жизни. У нее больше не было сил им сопротивляться. Но и отдаваться им она не хотела. Тупик. В самом деле, хоть в речку головой.

– Ладно, ухожу. – Олег поднялся с кровати, застегнул брюки. – А все-таки я тебе докажу, что ты ошиблась, – произнес он уже у двери. И добавил примирительным тоном: – Подумай, Варвара. Худой мир лучше доброй ссоры. Народная мудрость. А ты же у нас человек из народа.

Хохотнув на прощанье, Олег вышел из комнаты.

Стоя у окна, Варя смотрела, как он идет к машине, как водитель распахивает перед ним дверцу такого же тяжелого, как хозяин, джипа… И как она не услышала, что он подъехал к дому?

«А хоть бы и услышала, – все с той же каменной усталостью отвращения к себе подумала Варя. – И что, в подпол полезла бы прятаться?»

Дождавшись, когда машина мужа скроется за поворотом улицы, она спустилась вниз. На ногах у нее были высокие вязаные носки – она всегда носила их дома. Но ступеньки все равно скрипели под ее шагами. В их скрипе Варе слышалось теперь одно лишь уныние.

– Уныние – смертный грех! – громко сказала она ступенькам.

Про смертные грехи Варя знала с детства. Бабушка Ксения верила в Бога так же естественно, как дышала или рисовала свои эскизы. Да это и было для нее естественно: и отец ее, и дед были священниками. Уже когда выросла, Варя догадалась, что бабушка потому и уехала еще перед войной из Москвы на Кольский полуостров – чтобы не арестовали. Здесь много было ссыльных, и она, наверное, хотела среди них затеряться.

Варя сунула ноги в галоши, накинула на плечи цветастый платок и вышла в сад.

Она любила этот сад во всякое время года, но весною он был особенно хорош. Как дорога сюда нравилась Варе летом из-за цветущего иван-чая, так сад нравился ей весной из-за цветущей сирени. Сирени здесь, то есть не в одном Варином саду, а по всему городу, было так много, что она придавала местам, где росла, вид запущенности и свободы. В Варином саду она была в основном белая – и махровая, и обычная, с четырьмя лепестками, среди которых можно было искать «пятерочки» на счастье. И пахла она так, что, если ночью распахнуть окно, то кружилась голова.

На Кольском сирени было мало, и зацветала она поздно, почти в июле, и совсем не пахла. Наверное, поэтому Варя до сих пор и не могла привыкнуть к этой вот бескрайней сирени и к ее кружащему голову запаху.

Но сейчас голова у нее не кружилась, хотя она стояла в саду над спускающейся к реке тропинкой, обсаженной сиреневыми кустами. Старые, но не выродившиеся, а, наоборот, окрепшие, они мощно высились с обеих ее сторон.

«Вот точно так же я на тропинке стояла, – ни с того ни с сего подумала Варя. – Тогда, ночью».

Все время она вспоминала ту тропинку, все время! Конечно, из-за медведя. Она все время себе это твердила: конечно, из-за медведя. Но мужчина, который появился на этой тропинке, и все, что было потом, – как он позвал того жуткого шатуна к себе, и его выстрел, и зверь бросился к нему, но упал замертво раньше, чем успел навалиться на него всей своей шатуньей тушей, – все это сразу вставало у Вари перед глазами. И не перед глазами даже, а в мысленной памяти. Там все по-другому было, в ее мысленном мире; там она видела все точнее и глубже, чем в действительности.