Азарт среднего возраста

Но теперь она тряхнула головой, отгоняя от себя эти мысли. И почему ей кажется главным то, что другие люди видят только краем глаза, как иван-чай из окна электрички? Почему она думает о том, что не может иметь в ее жизни никаких последствий? Не нужно ей все это! Не нужен выдуманный мир, от которого в действительности нет никакой пользы.

«Что-то во мне не так, – подумала Варя. – Что-то внутренне не так, изначально. По сути! Но что, что?..»

Что в ней было не так, откуда это изначальное «не так» пошло, этого Варя не знала. Только догадываться об этом она могла, извлекая свои догадки из полузабытых воспоминаний и догадок же детства.

Глава 3

Ксении почему-то казалось правильным уйти вот именно в никуда.

Это не было желанием красивого жеста. Жесты, любые, вообще были ей чужды, и, сознавая многие свои недостатки, этого она за собою не знала.

Да, впрочем, внутренне ей было понятно, почему хочется уйти вот так, в неведомое, не имея даже прибежища. Все-таки она надеялась на Божью помощь, как надеялась на нее всегда. А как же можно на нее надеяться, если ловко складываешь свою жизнь сама? Да еще в таких обстоятельствах, когда не устраиваться надо, а лишь рыдать в отчаянии…

Рыдать Ксения не умела. Она плакала, позволив отчаянию овладеть собою, только один раз в жизни – когда умерла бабушка и уехала навсегда за границу единственная ее подруга Эстер, Звездочка; это случилось в один день. И в тот же день, вернее, в ту же ночь она сказала Игнату – задыхаясь прошептала, обхватив его за шею: «Я ни в чем больше тебе не откажу! Ты один у меня остался, один…»

Может, тоже лишь от отчаяния она сказала ему это? Ксения не знала. Она смутно помнила все, что было потом, – первую их ночь, когда ее била такая дрожь, что она не могла даже раздеться перед ним, а Игнат успокаивал ее и говорил, что не надо ей раздеваться, не надо, потом, потом…

И вот теперь она должна была уйти от него, от человека, который был для нее всем – мужем, опорою, смыслом.

Их жизнь зашла в тупик. Может, сами они ее в тупик завели. А вернее, только она, Ксения, была в том виновата. Но, как бы там ни было, пришла пора освободить его от себя. Давно она пришла, эта пора, но у Ксении до сих пор недоставало мужества.

А теперь она решилась.

Игнат уехал в очередную командировку. Он бывал за границей часто и подолгу, это было редкостью для нынешних времен, но Ксению не удивляло. Любые времена, даже такие глухие, как нынешние, должен был пробить его могучий талант, в этом она была уверена. И даже не талант к строительству мостов, который он сам в себе взрастил, а другой, который она почувствовала в нем с самого начала, когда он приехал со своего Севера и позвонил в их с бабушкой дверь, и она кормила его ночью гречневой кашей с луком, потому что никакой другой еды в доме не было.

Ксения и сейчас улыбнулась, вспомнив это, хоть на душе ее лежал теперь камень. Очень уж он был смешной тогда, Игнат! Нет, не смешной. Усталый – месяц добирался с Белого моря в Москву, шутка ли! – растерянный от равнодушного напора, каким встретила его столица… Но нисколько не смешной в том привычном смысле, который бездумно вкладывается людьми в эту оценку.

Ксения вспомнила, как, стоя той ночью на пороге, Игнат смотрел на нее с тем глубоким вниманием, которое было частью его таланта – к жизни таланта, вот какого. Жизнь набрала в нем великую силу, и грех было этой силе мешать.

Она и не хотела мешать. Так она себе говорила, собирая вещи в тесной комнатке, где они жили с тех пор, как стали семьею. Впрочем, стали ли? Теперь Ксения не была в этом уверена.

Она удивлялась своему спокойствию. Откуда оно в ней, как такое может быть? От Игната ведь она уходит, от него, от… От лучшего, что было в ее жизни!

Но спокойствие ее не оставляло.

«Значит, все я правильно делаю, – подумала Ксения. – Сколько можно жизнь его застить?»

Вещей у нее было мало. Их и у Игната было немного – оба они жили здесь словно бы временно, так, что в любую минуту могли собраться и переменить свою жизнь. Удивительно ли, что время этой перемены все-таки настало?

Ксения села к столу, придвинула к себе специально оставленный листок; все остальные листы, на которых она рисовала эскизы к фарфору, были уже уложены. Больше ей укладывать было нечего.

«Игнат! – написала она. – У меня не хватило мужества уйти от тебя в твоем присутствии. Мне Бог вообще мало дал мужества для жизни… Но это я должна сделать непременно. Я должна тебя оставить. Тебе лучше будет без меня, перед тобою откроется совсем другое будущее. Ты многого добьешься в жизни, если тебя не будет отягощать жена из поповских дочек».