Воспитание мальчиков

Случилось однажды так, что у Кирилла в саду стремительно развился круп: мой внук задыхался, теряя сознание. И ему вовремя оказали помощь, спасли. Галя говорит: «Какое счастье знать, что твой сын в надежных руках!» Для меня тоже счастье.

И все-таки время от времени внук меня спрашивает:

— Бабуля, ты любишь жить на даче и я люблю, почему мы не живем там? Вдвоем? Всегда-всегда-всегда?

Отделываюсь пустыми словами, ухожу от ответа, переключаю внимание, шучу про родителей, которые не отдадут сыночка ни за какие коврижки. Знаешь, что такое коврижки? Давай, завтра испечем?

По большому счету, Кирилл прав. И моя мама, став бабушкой, посвятила себя внукам.

Без рассказа о ближайших предках сыновей не обойтись. Если знаешь, кто вырастил человека, ты

знаешь его наполовину. Вторая половина — твое личное впечатление. Про своих дальних предков мы знаем мало. Сыновей растили бабушка Саша, я и муж.

БАБУШИНСТВО

Есть слово «материнство», а слова «бабушинство» нет. По недоразумению. Явление, состояние, образ жизни есть, а слова нет.

У меня никогда не было бабушки. Мамина мама умерла в год моего рождения. Папина мама, бабушка Юля, жила в Москве. Биологическая бабушка, она была ко мне, мягко говоря, равнодушна.

В детстве я отчаянно завидовала приятелям, у которых были бабушки. Дедушек практически не наблюдалось, их в войну поубивало. Но бабушки! Добрые, ласковые, всегда угостят — пряником, конфетой, яблоком. Мне гостинцы доставались за компанию, когда вместе с друзьями приходила к их бабушкам. Живые ангелы — вот кем для меня были бабушки. Приятелям-то благодать: чуть с родителями неполадки — бегом к бабушке. Она всегда пригреет, утешит, одарит и родителям фитиля вставит. Мне бежать было не к кому. Года в три, выучив пяток букв, я писала жалобные письма бабушке Юле в Москву. Помню мысленные тексты: бабушка, я тебя люблю; бабушка, забери меня; бабушка, подари мне куклу с закрывающимися глазами. Лет в одиннадцать я обнаружила в кладовке эти послания. Набор криво написанных букв: «АБПНТС…» Но листов много, штук десять. Это при том, что я была единственным ребенком и росла в обстановке родительского обожания.

К бабушке Юле меня повезли в последнее лето перед школой. Отпуску предшествовали переговоры с бабушкой по телефону. Тогда это было событием. Требовалось сходить на почту и вызвать бабушку телеграммой на московскую почту для разговора. И не раньше, чем через три дня. В помещении почты, куда мы приходили в назначенное время, было много народа. Периодически в динамике звучал голос телефонистки: «По вызову Магадана, третья кабина», «По вызову Киева — вторая кабина». Мои родители волновались, я хорошо видела, да и все люди были взволнованно напряжены. Войдя в кабину, орали в микрофон, точно силой голоса могли улучшить связь. Ожидающие невольно и с интересом прислушивались: кто-то умер, у кого-то родился ребенок, кому-то срочно нужны деньги. Меня, когда раздалось заветное: «По вызову Москвы…» — в кабину не взяли, втроем там было не повернуться. Лет через десять мама мне рассказала, что бабушку Юлю наш приезд не обрадовал. И она спросила: «Надеюсь, вы хорошо одеты?»

Не хотела позориться перед соседями. Хотя бабушка Юля работала всего лишь санитаркой в больнице. Родом она, мой отец, два его брата и сестра из Минусинска. По преданию, наш прадед был ссыльнокаторжным. Политическим, естественно. Когда я спрашивала отца, а есть ли доказательства, может, уголовником был? Папа отвечал: «Наталья! Кто признается? А политический — звучит гордо».

От той поездки в Москву у меня остались в памяти картинки, как секундные киноролики. Я обнимаю за шею бабушку, изо всех сил сжимаю, чтобы показать свою любовь. «Задушишь!» — говорит она и разнимает мои руки. Я ем виноград, ягоды с большими косточками и жесткой оболочкой. Я высасываю из виноградин сок, шкурки и косточки складываю на стол. «Ты ешь как свинья», — говорит бабушка. Мы в подмосковном селе, где живет мой дядя, брат отца. Во дворе стог сена, я в него забираюсь. Выходит папа с вилами, поддевает пук сена, перекидывает в сарай. Я высовываю голову из стога, папа меня заметил. Схватил, больно трясет. У папы лицо белое от испуга, и он все время повторяет: «Наточка, дочка, как же ты, что же ты, я же тебя, я же чуть же не убил тебя…» Мы идем вдоль кукурузного ПОЛЯ, папа что-то язвительное отпускает про «царицу полей». Мама хмурится: «Не распускай язык! За такие разговоры знаешь, что бывало». «Что бывало за разговоры про кукурузу?» — допытываюсь я, но родители не объясняют.