Дважды коронован

Силантьев выслушал Спартака с интересом, но в ответ покачал головой:

– Купить меня хочешь? Не получится.

– Тогда сделай, как я прошу, за просто так, – не моргнув глазом, ответил Спартак.

– Не сделаю.

– Почему?

– Потому что ты – никто, и звать тебя – никак, – с хамоватыми нотками в голосе проговорил подполковник. – Я таких, как ты, пачками ломал...

– Пачкой сломать не получится, – осуждающе посмотрел на него Спартак. – Метлу трудно сломать, потому что все прутики вместе.

– Здесь ты – отдельный прутик.

– Да, но на воле метла, и метет она очень хорошо. Поверь, лучше под нее не попадать. Моим друзьям все равно, мент ты или нет.

– Это угроза? – вскипел Силантьев.

– Я с тобой нормально говорю, а ты хамишь... Не надо так со мной. Я себя уважаю, я за себя спрашиваю. И не надо тут быковать, начальник. Не хочешь выполнять мои условия, черт с тобой. В конце концов, это твое право. Можешь в карцер меня отправить, я тебе ничего не скажу. Следствие по делу Берестова, так и это все по правилам. Правила могут быть жестокими, но они должны быть честными. А если ты по беспределу гнобить меня начнешь, тут уж извини. Сын твой в сто шестую школу ходит, в девятый класс, но за него не переживай, мы ниже пояса не бьем...

– Что?! – побледнел подполковник.

– И жена у тебя в администрации города работает, в теплое место ты ее пристроил, не вопрос.

– Ты что такое говоришь? – От волнения у Силантьева нервно задергалась щека.

– Говорю, что за жену тоже можешь не переживать. Она у тебя еще молодая и красивая, но ее никто пальцем не тронет. А твоя квартира на Краснознаменной улице может случайно сгореть...

– Я... Да я... – в бессилии сжал кулаки подполковник.

– Хлебом клянусь, начальник, никто здесь про твою семью ничего не узнает. Ни слова никому не скажу. Но мои пацаны все знают.

– Чего ты хочешь?

– Я же сказал, нормального к себе отношения. И матрасы новые. Еще телевизор в камеру, холодильник... ну, и кондиционер, как ты хотел...

Про ремонт в кабинете начальника Спартак ничего не сказал. Все, поезд уже ушел.

– Как ты себе это представляешь? – устало спросил Силантьев.

– Если позволите? – показал на телефон Спартак.

Начальник позволил, и он связался с Гобоем, велел привезти технику и двух электриков с перфоратором.

А новые матрасы и белье организовал начальник тюрьмы. Конечно же, не из добрых побуждений. Спартак все понимал, но очень надеялся, что Силантьев не пойдет на подлость, чтобы свести с ним счеты. Ему вовсе не хотелось, чтобы семья подполковника осталась без кормильца...

* * *

Телевизор висел под потолком на специальном кронштейне, чтобы его можно было поворачивать в разные стороны. Но его не трогали, потому что направлен он был на шконку, где лежал Спартак. А кондиционер стоял на полу так, чтобы на него не дуло. И для холодильника нашлось место в камере. Правда, мастера весь день дырявили и штробили стены, тянули электрические и антенный кабели, замазывали все раствором, чтобы к проводам нельзя было потом подключиться. Грязь на полу, пыльно, а еще голова от шума гудела. Но все уже позади. Можно наводить порядок и устраиваться на ночлег. Матрасы на койках новые, белье тоже чистое, цельное, но стелиться пока никто не спешил. Все ждали, когда будет покончено с пылью.

Спартаку все равно, кто будет наводить порядок. Он смотрящий в камере, но есть еще староста в лице Тёмы, с него и спрос.

Да и некогда Спартаку. Вместе с мастерами из камеры ушел вертухай, и теперь можно позвонить Юле. Электрики передали ему мобильный телефон от Гобоя, денег на счете много, можно звонить сколько угодно. Главное – шконку свою зашторить, чтобы надзиратель не засек.

– Привет, любимая!

– Наконец-то! – обрадовалась Юля. – А то Миша говорил, что телефон тебе передали, а ты все не звонишь.

– Нельзя было, а сейчас можно. Поверь, тебе первой позвонил... Как там у тебя?

– Ничего. Все хорошо. Только скучно. Ты хотел горничную нанять, я отказывалась, но теперь хочу. Хоть поговорить с кем-то можно будет. Дом большой, комнат много, все время кажется, что кто-то ходит... А если кошку завести?

– Да хоть две, – улыбнулся Спартак.

– Миша говорил, что тот милиционер до сих пор в коме.

– Значит, судьба у него такая.

– Но это и твоя судьба.

– Не переживай, я здесь ненадолго.

– А вдруг пятнадцать лет дадут?

– Сбегу.

Он часто думал, как быть, если ему накрутят по максимуму. Пятнадцать лет – это слишком много. Даже для реального законника много. Но ведь можно сбежать. И этот вариант вполне осуществим.