Рената Флори

– Ты слышишь, Алекс? – сказала Елена. – Я думаю, ей не стоит ехать в Австралию.

– Кому?

Алексей вздрогнул. Ее голос, всегда казавшийся ему таким мелодичным, да и был он мелодичным, – прозвучал сейчас как визг разорвавшейся скрипичной струны.

– Да Лизе же. Если Бобби считает, что его карьера лучше пойдет там, то это не относится к ее карьере.

– Бобби едет в Австралию?

Алексей спросил об этом машинально; он на минуту забыл даже, кто такой Бобби. Ах да, жених его дочери. Девочки, которую он много лет называл своей дочерью, потому что так положено среди порядочных людей: если ты женился на женщине с ребенком, то этот ребенок должен стать тебе близким.

Он вспомнил серьезный взгляд из коляски, и сердце его занялось от счастья. Наверное, он виноват перед Лизой: ничего подобного по отношению к ней он не чувствовал никогда.

Он подумал, что виноват перед ней, но вина его перед самим собой была так велика и он ощущал ее так сильно, так мучительно, что никакая другая вина не казалась ему сейчас значительной.

– Да, ему предлагают контракт, – сказала Елена. – И он зовет Лизу с собой. Но ее перспективы в Австралии не кажутся ей серьезными. Я думаю, она откажется.

– Да, наверное, – машинально кивнул Алексей.

Мысль о том, что все вот это – вся эта рассчитанная, выверенная жизнь – является и его жизнью, пронзало ему мозг, как раскаленная спица.

И, главное, ничего уже нельзя изменить. Все в нем кончено. Упущено время! Он сам его упустил.

Глава 7

Город расстилался внизу таким сложным полотном, что Рената не могла понять его замысловатый узор.

Три главных амстердамских канала соединялись короткими улочками. Судя по их названиям, в этой части города когда-то жили меховщики и скорняки: улица Рестрат – это означало улица Косули, Хартенстрат – Оленя, Беренстрат – Медведя. Была и Волчья улица, и Кожевенная, а улица Рунстрат получила название от какой-то особенной коры, которая использовалась для дубления кож.

Все это Мария рассказывала Ренате, когда они отправились гулять по той части города, где стоял дом Ван Бастенов. Рената понимала ее рассказ с пятого на десятое: по-английски они обе изъяснялись с трудом. Мария-то просто в силу своего возраста – во времена ее молодости у голландцев не очень было принято учить иностранные языки. А вот Рената чувствовала себя со своим примитивным английским неловко.

Теперь, конечно, скорняки и меховщики здесь не селились. Эта часть Амстердама называлась Золотой излучиной, потому что в ней находились самые дорогие и роскошные дома.

Они шли мимо Королевского дворца, мимо здания с башней, похожей на минарет, – когда-то здесь был Главпочтамт, а теперь располагался дорогой торговый центр с атриумом. А справа от них, у канала Херенграхт, остался дом, который показался Ренате едва ли не красивее, чем даже Королевский дворец.

Они прошли под аркадой, миновали здание Театрального общества, Музей Библии… В Музей Библии Рената с удовольствием зашла бы, но коляска так мерно покачивалась на камнях мостовой и Винсент так сладко в ней спал, что жаль было его будить.

– Давай посидим там.

Мария указала на крышу высокого старинного здания, в котором находился универмаг. На его фасаде значилась цифра «1740» – наверное, это был год строительства. В витрине внизу была выставлена мебель, очень современная, явно очень дорогая и ультрамодная.

– Маленький не проснется, – сказала Мария. – Не беспокойся. Там кафе. Мы посидим, и ты посмотришь на город сверху.

И вот они сидели теперь в этом кафе на крыше, пили кофе и чувствовали себя легко, несмотря на то что молчали. Во всяком случае, Рената чувствовала себя именно так – ей было легко с этой суровой на вид старой женщиной с простым, изборожденным морщинами лицом.

Винсент совсем не был похож на свою маму. Тонкость черт, трепетность взгляда и облика – всего этого у Марии не было. Но нежность, с которой она смотрела на ребенка, и доброжелательность, с которой сразу отнеслась к Ренате, были неподдельны, и это было очень много.

– Ты устала? – спросила Мария.

– Нет, – покачала головой Рената. – Мне очень хорошо у вас.

– Почему ты не хочешь остаться? У меня большой дом. Ребенку было бы хорошо. Или ты могла бы жить с ним в доме Винсента. Это рядом. Я часто видела бы его.

Мария говорила ровным тоном. Но то, что больше тона и даже смысла, звучало в ее словах пронзительно.

Ренате жаль было в очередной раз ей отказывать. Но она не представляла своей жизни здесь, в этом красивом, в самом деле отдаленно похожем на Петербург городе, в доме Марии с его старинными винтовыми лестницами и высокими окнами.