Один шанс на двоих

— Приезжай домой, сестренка.

— В этом нет необходимости, Рэнд.

— Тогда я приеду к тебе.

— Брось. У тебя куча дел. Уверяю тебя, нет причин беспокоиться обо мне. Я не мама, и никогда ничего подобного над собой не совершу! Это я заявляю тебе со всей ответственностью. Ты уж прости свою глупую сестру за резкость, но такое бегство не по мне.

— О чем ты говоришь?! — возмущенно бросил Рэнд, резко вскочив с кресла.

— Как? Ты не мог не знать об этом… — пробормотала Надя, попеняв на свою болтливость.

— Надя, объяснись, — чеканно произнес старший брат.

— Мама… она ведь покончила с собой, — доверительно проговорила сестра.

— Откуда такая уверенность! Тебе было только восемь.

— Да-да, я помню ту легенду, которой нас потчевали все детство… Но когда я потеряла Лукаса 'и нашего маленького… Отец сказал мне, как это случилось. Он испугался за меня, вспомнив о том, как не справилась со своей бедой мама…

— Что именно сказал тебе Эверетт? — нервно перебил сестру Рэнд.

— Она страдала от тяжелых депрессий. Очень часто хандрила, а его грубость и пренебрежение только провоцировали это состояние. Она стала пить, эта привычка быстро превратилась в злоупотребление. Врачи назначали медикаменты, они бы могли скорректировать ее состояние, не возникай новых Причин для расстройства. У нее копились таблетки, которые она в конечном итоге употребила все одномоментно, разом решив эти все свои проблемы… Отец настоял на том, чтобы я под врачебным наблюдением прошла месячный курс терапии. Думаю, это мне помогло. Я видела, как он напуган, как боится повторения трагедии. Но после того, что он мне рассказал о маме, я уже не могла сочувствовать отцу, — подытожила Надя.

— Единственной проблемой нашей мамы был Эверетт, — зло процедил Рэнд.

— Не говори так, Рэнд. У мамы была физиологическая предрасположенность. Я знаю, каково это, по себе. Это очень сложно преодолеть, когда часть тебя жаждет смерти, а другая часть — утешения. Даже наличие чуткой поддержки родных и друзей не гарантирует от рокового решения. Иногда смерть принимает облик самого желанного утешения. Это случилось с мамой. Отец и его образ жизни стали лишь катализатором. Но решение принимаем мы сами. У мамы были ее медикаменты, которые она употребила по-своему. Я, частично благодаря отцу, справлялась со своей бедой иначе…

Не сдержавшись, Рэнд усмехнулся в трубку.

— Ты всегда был похож на Эверетта, — упрекнула его Надя. — Что бы ни происходило, что бы тебе ни говорили, как бы ни доказывали противную точку зрения, вы держитесь своей, подчас чудовищно ошибочной позиции. Вы становитесь глухи и слепы, а из-за вас страдают люди! Ты думаешь, я оправдываю Эверетта за то, что он сделал с мамой или с тобой?! Нет, Рэнд, не оправдываю. Я лишь не могу не отметить, что он сделал для меня много доброго, за что я должна благодарить его… Рэнд, не молчи… И прости меня за то, что покусилась на твою память о маме.

— Не покусилась, Надя. Я видел, как она страдала. В таком ее состоянии могло случиться все что угодно… И если быть до конца откровенным, я подозревал, что те истории, которые рассказывали нам, не слишком правдоподобны, — отозвался старший брат. — Я видел, в каком состоянии была мама в тот вечер, и мог остаться с ней, спрятать бутылки, ключи от гаража, мог попытаться поговорить с ней. Я просто обязан был что-то сделать…

— Рэнд, прекрати! Слышишь?! Замолчи немедленно! Тебе было четырнадцать, Это детский возраст. Дети не знают ничего о жизни своих родителей. Они понятия не имеют, во что могут вылиться банальные разногласия между ними. Ты оказываешь себе дурную услугу, если думаешь, что мог подростком правильно оценить ситуацию и душевное состояние мамы. Ты все это напридумывал себе после того, как ее не стало. И тогда стал винить себя и Эверетта. Вы с отцом всегда были слишком цепко схлестнуты. Но правда в том, что мама убила себя, невзирая ни на тебя, ни на меня, ни на Митча. Она оставила своих детей с человеком, которого ненавидела. Пусть завтра я упрекну себя за эти слова. Но именно так я и расцениваю ее поступок. Она пошла по самому простому и ложному пути. Она проявила непозволительную слабость. Я искренне ей сочувствую, но не более того.

— Надя, не говори так. Мама была хрупкой, очень хрупкой…

— Я это помню, Рэнд.

— Нет, Надя, ты была тогда очень мала. Ты не помнишь, какой была мама, — когда была счастлива… или старалась казаться такой. Она была самой нежной и веселой, до тех нор… Я должен был заметить тот миг…