Спокойно, Маша, я Дубровский!

Я понимала, что отвлечь благодарную публику от созерцания цементной тверди и трепещущего на ветру тигрово-полосатого локона будет непросто, но имела основания полагать, что Алке это удастся. Однако Трошкина медлила. Тогда я высунула руку из клумбы, цепко ухватила холодную пластмассовую ногу за шикарно напедикюренный большой палец и медленно потянула на себя. Публика в лице Ленчика изумленно и недоверчиво выругалась. Самоходная псевдоцементная глыба медленно и величаво уползла в астры.

– К-к-к-к! Кар, кар! – донесся с крыши птичий крик, полный бесовского веселья.

Козырек над крыльцом затрясся, выдавая лошадиные габариты засевшей на нем смешливой вороны. Бедняга Ленчик затравленно оглянулся.

– Ду-у-у-уся! Ду-у-у-ся! – хладным ветерком пронесся над садочком тихий призыв.

Отведя веточку густо набеленной ручкой, из высоких кустов грациозно выступила Трошкина. Вот когда я порадовалась, что дала ей роль в нашем спектакле!

– Это ничего, что мы не знаем наверняка, кто убил Дашеньку, – убеждала она меня за обедом в буфете телестудии. – Кто-то ведь ее убил, верно? И лишнее колоритное привидение нам не помешает!

И точно, не помешало нисколько, даже наоборот – очень кстати пришлось! При виде Трошкиной, с самой страдальческой интонацией подсвистывающей: «Ду-у-у-уся! Ду-у-у-уся!», Ленчик что-то выронил – я услышала, как звякнул о брусчатку металлический предмет. Будь наш громила лет на сорок постарше, я бы подумала, что это упала его вставная железная челюсть. Мне и самой стоило труда удержать при себе и в себе все, что не являлось неотъемлемой частью моего организма. Помогло главным образом нежелание опуститься до уровня бульдога Бони.

Алка, с головой укрытая черным плащом, шла, приветственно покачивая поднятой вверх рукой. Это смотрелось как привет с того света, потому что из рукава торчали не пальчики, а женская головка. Блестящие черные волосы тряслись, синие глаза на мертвом желтом лице сияли потусторонним светом. Ксеноновые лампочки, вкрученные мастеровитым Тарасом в глазницы кукольной головы, смотрелись там гораздо эффектнее, чем на автомобиле.

На глазах у оторопевшего Ленчика синеокая горбунья со свернутой шеей невозмутимо проплыла от кустов до забора и скрылась в непроглядной тени.

– Хос-с-спди! – сипло выдохнул впчатленный Ленчик.

В одной руке у него была спортивная сумка, другую он сунул в карман. Рискованно приподняв голову над астрами, я с интересом смотрела, что же он вытащит? Карманное распятие, дорожный набор осиновых колышков или пригоршню серебряных пуль?

Все оказалось проще и прозаичнее. Ленчик вытянул из кармана мобильник и после паузы в несколько секунд засипел в него:

– Зайка, я ничего не понимаю! Ты не поверишь, но они обе здесь!

– Зяма, живо, подвинь собаку поближе! – зашептал на дереве, под которым вытянулись мы с фальшглыбой, оператор Саша.

Я вспомнила, что у них с Зямой есть связь, правда, односторонняя: у Саши радиомикрофон, у Зямы – «ухо».

Братец команду принял и выполнил, «дохлая собака» на невидимой палке выдвинулась вперед и зависла над головой Ленчика. Теперь каждое слово, произнесенное нашим героем, записывалось.

– Говорю тебе, они обе тут! – настойчиво повторил он. – И парикмахерша, и твоя подружка! Нет, я не пьяный! И не сумасшедший! Клянусь, я только что видел их своими глазами! Одна на дорожке лежала, натурально, в толстом-толстом слое бетона, как «Сникерс». Все, как было, – и нога эта с красными ногтями, и чубчик полосатый... Да черт ее знает, откуда она взялась и куда подевалась, но это точно была она... Да какая галлюцинация! Хотя, может, и галлюцинация...

Эмоциональный монолог пресекся долгой паузой, голос Ленчика упал.

– Дуся, дуся, дуся! – ободряюще засвистела Трошкина, добавляя клиенту энтузиазма.

Во мраке ночи путеводными звездочками призывно засияли синие ксеноновые очи.

– А вторая-то! – охнул Ленчик, торопясь поделиться с телефонным собеседником своими впечатлениями. – Голова набекрень, вся в черном, только глазищи светятся!

Трошкина, услышав, что о ней говорят, с удовольствием вышла на бис. Ленчик попятился и с отчаянием сказал в трубку:

– Я не могу!

Его собеседник – похоже, личность авторитетная – явно произнес в ответ пламенную речь запретительного характера, потому что Ленчик безмолвно затряс головой, не соглашаясь со сказанным, но и не смея возразить. Во дворе стало тихо, и в этот момент из-за угла дома прогулочным шагом вышел Максим Смеловский. Очевидно, обманутый затишьем, он решил, что спектакль уже закончился, занавес задернут, и шел, совершенно не таясь.