Воскрешение

Гадать и строить предположения можно долго, но куда вернее просто не побояться открыть глаза и узреть правду, какой бы горькой она ни оказалась. Так Дарк и поступил, за что тут же был вознагражден судьбою. Его участь оказалась не такой уж и печальной, как он рассчитывал, а все благодаря врожденной лени, отсутствию брезгливости и неприхотливости в быту обитателей Старого города.

Первое, что увидел моррон, открыв глаза, было небо… черное, звездное небо, оповестившее своим присутствием перед взором очнувшегося, что его не закопали и не потопили в реке, как слепого кутенка. Слабость сковала туловище и конечности, покоившиеся на чем-то мягком и неровном. Подняться Дарк пока не мог, но зато шевелились пальцы, а это уже был хороший знак. К счастью, ноющая шея все же двигалась. Сначала Аламез легонько покрутил головой, пытаясь осмотреться, но поскольку с обеих сторон ничего, кроме лоскутов сырой мешковины, не увидел, ему пришлось приложить чуть больше усилий и приподнять голову, которая тут же закружилась, как только затылок оторвался от земли.

Вокруг была грязь, пожухшая зелень, куски гниющей материи, обломки, объедки и еще много всякой непонятной гадости, над которой бойко кружились не спящие даже по ночам мухи. Невдалеке выискивали в отходах съестное несколько тощих, плешивых собак. Оголодавшие и озверевшие куда сильнее волков, бездомные дворняги непременно потрапезничали бы им и насытились бы на много недель вперед, да только запах крови моррона, видать, пришелся четвероногим бездомным не по вкусу. Он пугал, вызывал трепетный страх у всех без исключения животных, в чем, собственно, минусов не было, но был огромный плюс – пока Дарк находился в беспамятстве, никто не растерзал его плоть, не обглодал кости и не попытался выклевать глаза.

Стоило лишь Аламезу пошевелиться, как помойные псы тут же поджали хвосты и, трусливо заскулив, шустро покинули столовую под открытым небом, где, скорее всего, находилось еще много чего, по их мнению, съестного и лакомого. Дарк сделал над собой усилие, кое-как поборол одолевающую его слабость и сел. На большее он еще был неспособен. Первый же беглый взгляд на окрестности мгновенно воссоздал картину происшедшего в часы, проведенные им в беспамятстве. Дом, с крыши которого его столкнули, находился совсем рядом, в каких-то пятнадцати-двадцати шагах. По правую руку возвышалась выщербленная и покосившаяся стена сарая без двери и большей части крыши, а по левую – простирался пустырь, превращенный жителями окрестных домов в вечно гниющую, источающую зловоние свалку.

Когда его мертвое тело нашли, а, скорее всего, произошло это не сразу, обитатели дома решили не звать стражников, поскольку подозрение в убийстве могло пасть и на них. Обычно блюстители порядка редко ломают голову над преступлениями долее нескольких дней, а уж если злодейство было совершено в бедняцком квартале, то утруждаются розысками не более получаса и отправляют на виселицу первую же попавшуюся под руку подозрительную личность.

Боясь слепого возмездия правосудия и вспомнив народную мудрость «Не буди лихо!», горожане взялись уладить дело по-тихому. Жители дома быстренько обшарили окровавленные одежды и, присвоив все ценное, оттащили труп подальше от собственных окон. Тем самым они не только оберегли себя от незаслуженного наказания за несовершенное преступление, но и избежали ежедневных мучений от вдыхания смрадных паров разложения и от вида гниющего мертвяка. Конечно же, бедняки не побрезговали обчистить карманы бездыханного тела, но, к счастью, побоялись запачкаться кровью и не полезли за пазуху, так что пяток золотых монет да трофейные бумаги при Дарке все же остались, правда, толку от последних не было уже никакого. Пропитавшуюся кровью грамоту не покажешь стражнику, поскольку доказать, что кровь твоя, а не убитого тобой истинного владельца, невозможно. К тому же что можно прочесть, когда кровь перемешалась с чернилами? Это уже, выходит, не документ, не казенная бумага, а абстрактная зарисовка на кровавую тему пьяного марателя холстов.

Немного погоревав над испорченными свитками, Аламез выбросил их, а затем сделал попытку встать, но онемевшие, то и дело сводимые легкими судорогами ноги пока не слушались. Как ни прискорбно, но какое-то время моррон был вынужден обождать, страдая в царстве отходов и сопутствующего им зловония. Пока в одеревеневшие колени не вернутся силы, ему не оставалось ничего иного, как развлекать себя рассуждениями, благо что тем для них имелось предостаточно.