Принцесса-чудовище

– Почему вы сейчас со мной разоткровенничались?

– Вам не по душе Шарлотта, значит, вы станете моей союзницей… – улыбнулся он. – Прощайте, сударыня.

– Спокойной ночи, – отозвалась Марго.

Она долго сидела у камина и думала о Левенвольде, о бароне и де ла Гра. Если первые два в какой-то степени были понятны, то последний представлял загадку. В одном они имели схожесть: лишены непринужденности, угрюмы. Но этого мало, дабы записать одного из них в убийцы, тем более что двое из них неравнодушны к Шарлотте – де ла Гра тайно, Левенвольде открыто. Для полной неразберихи не хватало тайной страсти дяди к племяннице. Нет, подозрений нельзя снимать ни с одного.

Клонило в сон. Не хватало заснуть прямо здесь и… никогда не проснуться. Марго решительно встала, огляделась, потому что чувствовала себя неуверенно, и вдруг… ощутила, что не одна в комнате. Графиня беспокойно огляделась.

Внизу, у лестницы, заметила силуэт, припавший к перилам с другой стороны. Он был нечеткий, размытый полумраком, заметить его было не так уж легко. Силуэт не шевелился, оставался просто темным пятном, казался мумией, вынутой из склепа и приставленной к перилам, чтобы не упала. Убийца выжидает, чтобы броситься на Марго? Набравшись храбрости и приготовившись поднять визг, который услышит даже брат на том берегу озера, графиня сделала пару шагов к лестнице… Силуэт бесшумно спрятался в тень.

– Кто здесь? – глухо выкрикнула Марго.

Из-за лестницы вынырнул фон Бэр. По мере того как барон приближался, она отступала, желая остаться на недосягаемом для него расстоянии.

– Вы?! Вы подглядывали за мной?

– Любовался. Вы очаровательны.

Комплимент вызвал у нее оскомину пополам с негодованием. А барон прошел к буфету, достал графин с темной наливкой и плюхнулся в кресло. Уставился на испуганную женщину с лукавым прищуром – мол, как я вас, а?

– Нехорошо, сударь, подглядывать. Стыдно.

– Ой, – покривился барон, наливая в рюмку наливку. – Жить, мадам, тоже нехорошо, ибо знаешь, каков все равно конец у хорошего. Не желаете ли рюмочку?

– Я по ночам не пью.

Марго передумала уходить, ведь поведение барона указывало, что он будет болтлив. И точно: начав говорить, он как будто не мог остановиться.

– А я пью-с. И по ночам, и днем, когда сестра не видела. Ух, как она лютовала! Скажу по совести, сестра нас всех ненавидела, будто мы виноваты, что она погребла себя в этих стенах.

– Почему же она вас ненавидела?

– Черт ее знает! Дочь называла исчадьем ада и истеричкой, но так, вскользь или походя. Меня звала болваном, племянника дураком.

– А де ла Гра?

– Его ценила. Он обходителен, уважителен, услужлив. И вкрадчив! Не люблю вкрадчивых. Лгуны-с. Она давала ему деньги на опыты, и магистр медицины…

– Он профессор, – поправила Марго.

– Какая разница? Здесь как ни назови, от того ни холодно ни жарко. Наш профессор возомнил себя светилом, копошится в лаборатории сутками, да только без толку. А сестрица моя богата до чертиков, от мужа перепало ей огромнейшее состояние. Но она из тех, кто не умеет пользоваться божьими дарами, потому что сама была порядочной дурой. Вбила себе в голову про долг и упивалась до полного отупения собственным самопожертвованием. Противно вспоминать.

– Почему же вы не уехали?

– Куда, голубушка? На воле хорошо жить с деньгами, а у меня их нет в необходимом количестве.

– Как думаете, кто ее убил?

Барон выпил, выпятил нижнюю губу и поднял плечи. После и руками развел, из которых не выпускал ни рюмку, ни графин.

– Но должны же быть причины, – настаивала графиня.

– А вы слышали, как некто, кого называют оборотнем, варварски убивает людей? Какие существуют причины, способные объяснить убийство крестьянина? Их нет-с. Есть злоба на род людской, есть тяга к крови.

– А так бывает? Тяга к крови?

– Полагаю, человек неудачное творение господа, стало быть, способен на разные разности. Хотите, открою секрет? (Марго закивала.) Мне иногда мерещилось, будто убивала моя сестра от ярости за неудавшуюся жизнь. Но раз ее убили, то это не она.

– Как можно так дурно думать о родной сестре!

– Она частенько награждала пощечинами то меня, то племянника, да и Шарлотте доставалось. Выплеснуться-то нужно было, вот и выплескивала злобу. А человек – будь то герцогиня или мужичка, неважно, – распускающий руки, уже преступил порог добродетели. А вдруг в миг ярости под руку попадется пистолет или ножик? Удержится ли человек от искушения пустить оружие в ход, когда он уже распустил себя?