Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3

В таком корёженьи и с ненавистью глядя на жену, Гиммер произвивался эту остановку. А машина завелась! – и он своим давлением ещё поддавал передней стенке ехать вперёд! А когда опять заглохла резким толчком – стал впадать в транс равнодушия, уже начинали ему быть безразличны и свой провал, и что произойдёт на пленуме, – и не было энергии искать другой способ добираться.

Так, дрыгая, то кидаясь вдоль проспекта, то резко останавливаясь, чёртова машина ещё промучила, промучила их сколько-то, – и всё ж перебралась через Дворцовый мост и дотянула до набережной к Морскому корпусу – с опозданием больше часа. Гиммер бросил жену, «Известия» – и полоумно побежал внутрь.

Пусты были лестницы, переходы, – началось!

В одну из раскрытых и затолпленных дверей зала он всё же втиснулся, проюлил ещё немного – но вот заперся, маленький, слабый, никому не нужный, за спинами, за спинами – и видел только вверх: огромный лепной потолок, на хорах – морской духовой оркестр, на возвышении – крупная модель парусного корабля и на неё взобравшихся отнюдь не модельных матросов, да какие-то морские эмблемы высоко по стенам, да кой-где развешанные флаги, драпировка кусками красной материи, это всё уже при электричестве, дневного света не хватало на зал, – и хотя слышал зычный голос Нахамкиса, а долго не мог понять, где же расположился президиум. Оказался он не поперек зала, а – вдоль, на помосте, на уровне живота огромной бронзово-чёрной статуи Петра Великого в треуголке, – и ступеньки помоста тоже все облепила публика, солдаты и рабочие, – их как выпирало вверх из зала, набитого до отказу, – и как бы тут Гиммер мог пробиться?

А слышно было – прекрасно. И с ревностью слушал он Нахамкиса. С ревностью – и страшной тревогой, не возьмётся ли тот грубо комментировать Манифест, эти тонкие нюансы войны и мира, проводимые через подводные рифы, а это дело не его, какой же он теоретик, он слаб, он грубый эмпирик. И даже не мог Гиммер понять, уже читался ли Манифест? Обидно как! без автора! да как же они могут?! Или это ещё впереди?

Густо, напористо Нахамкис оповещал:

– Русская революция является не только русской. Ещё 150 лет назад Франция сделала революцию. Была объявлена война хижин против замков, народа против короля.

О-о, да он касался великих теней! великих тем!

– Но тогда русские войска пошли в Париж и восстановили монархию. Потом наш проклятой памяти Николай I… Сами рабы, продаваемые как вещи, мы помогали укреплять тиранов. Имя русского стало ненавистно европейскому свободному гражданину. У нас была тёмная ночь. Но революционный петух пропел – и наступила заря новой жизни – русский крепостной из жандарма превратился в революционера. И каждый с гордостью скажет: я жил в это славное время. И это чувствуют все оставшиеся на престолах тираны. Вот почему Вильгельм дрожит за своё существование. Вашей власти ждут страждущие других государств. Гром радости разнесётся по всему свету…

Ничего, это ничего…

– Царь наш казался великий, потому что вы стояли перед ним на коленях. Но стоило вам храбро встать на ноги – он стал маленьким, глиняным, и вы его легко свергли. Однако дело революции не закреплено. Злодей Иванов арестован – а георгиевские кавалеры просили у нас прощения за недоразумение. В Могилёве собираются контрреволюционеры. Я надеюсь, они будут все переловлены, привезены сюда в кандалах, а тут судимы беспощадно!

Что это, куда это он понёс? Ему не терпелось пересказать свою сегодняшнюю статью из «Известий». В такой великий момент – при чём тут Ставка? какое отношение к Манифесту?…

И электричество вдруг потухло. Но сразу и загорелось.

– Таких людей надо считать изменниками общему делу! – гремел Нахамкис, плохо видный за тесными высокими спинами. – Таких военачальников, поднявших оружие против нового режима, мы объявляем – вне закона!! Если найдётся генерал, который пожелает вести против нас солдат, – голос рокотал громом, – каждый обязан убить его!

Зал оживился, зашевелился, загудел, понравилось. Тем временем Гиммер, не имея сил расталкивать плечи, въюркивал между боков – и всё же пробирался. И вот ему стал виден грозный Нахамкис – как он махал убивающей дланью и пристукивал ею по доске перил, – и нельзя не признать, был революционно прекрасен, неожиданный вождь! Но при чём тут Манифест?

– А в России будет демократическая республика. Будет так называемое русское народоправство. Это в русском духе, вспомните Великий Новгород и Псков. Но в Москве появилась язва – князья. И вот теперь народом уничтожены.