Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 2

Прислуга ушла, возвратилась и впустила в маленькую гостиную:

– Барыня просит обождать вот здесь.

Нет, это не гостиная была, но приёмная очень скромного адвоката. Две японских вышивных картинки на стенах. Простенькая мебель. Впрочем, через дверь виднелась другая комната – больше и обставленная комфортабельней. А откуда-то ещё из глубины слышался молодой женский голос, видимо от телефона.

Вскоре Ольга Львовна вошла и сюда, торопливо. У неё были волосы в пробор на стороны, высоко, но и косо открывавшие лоб. И эта косость, передаваясь в крупные глаза, а затем косоватый и рот, создавала выражение какого-то постоянного удивления на её лице.

– Простите! – заявила она сразу же. – Но принять вас теперь я не могу. Сейчас звонили, моему мужу сделалось внезапно дурно, он в обмороке, и я должна ехать к нему в министерство юстиции!

Булгаков понял, что его разговор состояться не может. Но:

– Госпожа Керенская, может быть я как раз могу быть вам чем-либо полезен в данный момент?

Она оживилась поддержке:

– Нет ли у вас знакомого доктора? По телефону сказали, что нужен доктор.

Булгаков изумился: герою революции, министру юстиции – дурно, и в министерстве близ него не могут схлопотать доктора иначе как через жену?

Увы, он не постоянный житель Петрограда, но в министерстве не может быть без доктора, да наверно уже и нашли!

– А у вас нет извозчика?

– Ах, я только что отпустил его!

– Не знаю, как я доберусь, – тревожилась Керенская, и лицо её выглядело ещё более удивлённым, растерянным.

Ольга Львовна накинула лёгкую дешёвую шубку с белым мехом на воротнике и обшлагах, вышли на улицу. Та по-прежнему была пустынна. Зашагали к Таврическому.

Чтобы к молодому излюбленному герою России доставить его жену – Булгаков ощущал на себе полномочия остановить любой автомобиль, высадить седоков из любых саней, – но не было ни тех ни других, никого!

Быстро шли по снежным утоптанным тротуарам, не слишком широко и расчищенным тут, только что на двоих, с Таврической стало пошире.

– Алексан Фёдорыч, наверно, очень переутомился за эти безумные дни? Сколько ж он спит? Может ли спать?

Сильная тревога промелькнула по лицу Ольги Львовны, очень бледному, как видно на свету, она сама измучилась:

– Ах, ещё бы! За последнюю неделю он не спал ни одной полной ночи. Да просто не ложился в постель. – (Не могла же она сказать чужому, что он вовсе дома не бывал! Что она сама караулит его в Думе, изнемогая от бессонницы…) – Можете себе представить его состояние? И сколько пережито!

– Да вы и сами измучены! Совсем измучены! – теперь доглядел он.

– Да, – пыталась улыбаться Ольга Львовна, – должна разрываться во все стороны. А сколько звонят по телефону! Поверите, утром просто одеться не могу – звонок! звонок! Надеваю один чулок и бегу. Надеваю другой – опять звонок, опять бегу!

Наконец, настигли ваньку. Стоял, запаренная лошадь пыхала боками.

– Знаешь, где министерство юстиции? На Екатерининской. Езжай, пожалуйста, да поскорей.

– Не могу, барин, лошадь занудилась.

– Ну, хоть довези до другого извозчика! Мы к больному торопимся!

Сели. Затрусил ванька помаленьку. Ещё быстрей ли, чем пешком. Как в насмешку!

Достигли другого извозчика – пересели. Но и у того заморенная лошадь, не лучше.

Автомобиль, автомобиль! – хотел Булгаков увидеть и остановить.

Наконец за спиной услышали автомобильные гудки. Шёл, с красным флагом на носу. Булгаков соскочил, кинулся наперерез автомобилю, там рядом с шофёром – студент.

Загородив дорогу и руки протянув – остановил.

– Товарищи! Товарищи! Вот – супруга министра юстиции Керенского. Её нужно немедленно доставить на Екатерининскую улицу, министру дурно!

У седоков автомобиля тоже переполох: министру дурно? Студент спрыгнул, вежливо подсадил Ольгу Львовну.

И умчались.

Булгаков расплатился с извозчиком и уже не торопясь побрёл по тротуару, размышляя: какой фатум всё мешает ему в его деле?

С Керенским теперь возможен даже трагический исход, но если он и выздоровеет, то, очевидно, нескоро и нелегко. Так что не приходится ждать приёма ни у него, ни даже у супруги.

А больше обратиться не к кому, он не знал. И значит, надо уезжать из Петрограда.

Оставались часы, теперь уже совсем для себя, и Булгаков пошёл в Академию Наук, пешком, экономя на извозчике. Там, в рукописном отделении, обещали ему показать подлинную рукопись лермонтовского «Демона».