День клонился к закату. По сигналу Розамунды слуги стали раздавать небольшие караваи с зажженными свечами.
Эдмунд встал впереди, и процессия три раза обошла дом.
Потом свечи затушили, и каждый каравай был съеден, если не считать последней четвертушки, которая станет храниться до следующего праздника урожая.
Солнце медленно опускалось за горизонт, и гости начали расходиться. Хепберны распрощались с хозяевами и сердечно их поблагодарили; Логан склонился над рукой Розамунды.
– Мы еще встретимся, госпожа Фрайарсгейта, – пообещал он.
– Жду не дождусь, милорд, – ответила она, смело отвечая на его взгляд. Потом отняла руку и пожелала благополучно добраться домой.
– Вы не останетесь на ночь? – гостеприимно осведомился Оуэн.
– Нет, милорд, но спасибо вам. – В небе уже поднимается добрая приграничная луна, которая доведет, нас до дома.
Оуэн и Розамунда долго смотрели вслед всадникам. Невеста была вынуждена признать, пусть и самой себе, что она поистине счастлива видеть удалявшиеся спины Хепбернов.
Да, если быть честной, Логан чем-то притягивал ее, но она никому не скажет о своих тайных мыслях.
Супруги долго молчали, любуясь закатом. Когда солнце село, они рука об руку вошли в зал, где уже зажгли свечи и развели огонь в очаге: хоть день был и теплым, к вечеру потянуло прохладным ветерком. Розамунда и Оуэн уселись перед очагом на маленькую мягкую скамью. У ног Оуэна лежала лютня. Подняв инструмент, он начал петь чистым валлийским тенором. Девушка была удивлена и очарована, ибо никогда ранее не слышала, чтобы Оуэн пел или играл, и даже не знала, что он способен на такие подвиги.
Взгляни на розу, о Роза моя,
Потом, смеясь, – на меня.
И в смехе твоем, о Роза моя,
Послышится трель соловья.
Сорви эту розу, о Роза моя,
Прекрасный цветок любви.
И в этой розе, о Роза моя,
Все лучшие чувства мои.
Музыка смолкла, и у Розамунды закружилась голова и перехватило дыхание. Он взял ее маленькую ручку и, отложив лютню, нежно поцеловал пальчики. Их взгляды встретились, и сердце Розамунды странно сжалось.
– Мне еще никогда не пели серенад, – тихо вымолвила она. – Ты сам написал эту песню?
– Нет, – признался он, внезапно поняв, что мот бы ей солгать и она никогда не узнала бы. – Говорят, ее написал Абеляр, французский философ и поэт. Мелодия, однако, моя. Как у большинства валлийцев, у меня есть музыкальный дар, Я рад, что угодил тебе своими скромными способностями, любимая.
– Дядя Генри так и не приехал. Я думала его увидеть, – заметила Розамунда после некоторого молчания.
– Он знает, что ему тут нечего делать, – пожал плечами Оуэн. – У него был целый год, дабы привыкнуть к мысли о том, что Фрайарсгейт будет принадлежать твоим детям, а не его внукам.
– Но я была почти уверена в его появлении. Он должен был хотя бы пожаловаться на то, что у него несправедливо украли поместье, – улыбнулась она.
Оуэн рассмеялся:
– Не волнуйся, он обязательно примчится сюда, еще до зимы! Но ты, наверное, устала, Розамунда. День был долгим и тяжелым, а мы еще не успели как следует отдохнуть после нашего путешествия с королевой шотландской.
– Я позову Мейбл, пусть поможет мне раздеться, – решила Розамунда, поднимаясь. Она радовалась, что гости разошлись и пренебрегли традиционным обычаем укладывания в постель жениха и невесты. Конечно, ее трусихой не назовешь, но если бы они подняли суматоху, она наверняка бы сконфузилась. Кроме того, она, кажется.., побаивается.
Розамунда повернулась к мужу:
– Я пошлю за тобой Мейбл, когда буду готова.
Он встал и, поцеловав ее руку, пообещал:
– Я буду ждать здесь.
Розамунда поспешила к двери, а Оуэн снова сел у очага.
Она нервничает. Ну разумеется! Как всякая порядочная девушка в свою первую брачную ночь. Да и он, хоть человек опытный и искушенный, никогда не ложился в постель с девственницей.
Оуэн пытался припомнить, что делается в таких случаях. С девицами нужно обращаться нежно и бережно. Это ему известно. Но нельзя отступать перед ее жалобами, – ибо брак должен осуществиться, чтобы стать законным.
Услышав деликатный кашель, он поднял глаза.
– Хепберны привезли небольшой бочонок виски, – сообщил Эдмунд Болтон. – Думаю, вам не помешает глоточек-другой, верно?
Оуэн кивнул, с благодарностью принял чашу и поднес к губам, наслаждаясь дымным привкусом и жаром, который пронизал его от горла до желудка.