Когда явились ангелы (сборник)

но…

должно быть что-то большее, чем поверхностные волны, если так тебя забрало. Слишком глубоко это шевелится, слишком издали накатывает. Если накатывает из такой дали, не роднит ли эти два момента нечто более глубокое? Нет ли общего истока? Какая-то сила выталкивает из глубины, сводит вместе два времени, и, объединенные, они становятся во много раз долговечнее, чем каждое из них в отдельности, – двуединый момент, который мощно катит сквозь годы и вместе с тем остается застывшим, спаянным в прочном сейфе памяти, где невыцветший «Кодахром» хранит маленького мальчика с ожиданием во взгляде, стоящего в байковой пижамке и одновременно в майке с «Грейтфул дэд» – одновременно на веранде фермерского дома и за перильцами колыбели в хвосте автобуса, откуда он храбро глядит блестящими глазами в смутный захламленный проход…

и все же…

это не ожидание. И не храбрость. Это – доверие. Если папа оставляет присмотреть за ним демона скорости, то это означает, что так и надо, да? Если он говорит, что в «Дисней-уорлд» ездят Взрослые по делам, это означает, так оно и есть. Доверие не выливается в обиду, как у старшего брата Квистона, или в умасливание, как у Мэй или Шерри; но оно ожидает, что будет что-то привезено. Надеется на какой-то улов, если забрасывать далеко, и часто, и достаточно глубоко, – как те лица в лечебнице. Оно ожидает достичь чего-то большего, чем исходный квадратик грязи, если почаще обегать все базы. Оно ожидает этого, потому что это обозначено. Вот что тебя забирает.

Особенно если обозначал ты.

Поэтому, сообразив, что это было deja vu, я не почувствовал никакого облегчения. Только осязаемее стал мрак, донимавший меня неотвязно, – чувство вины. Я закрыл глаза, чтобы не видеть лица, которое смотрело на меня с книги, лежащей на коленях, и сразу в памяти всплыло множество других лиц, только и ждавших своей очереди. Что скажет мать? Почему я не позвонил? Почему не помог хоть немного бедному Джо, который так ухаживал за мной два дня? Почему не могу видеть эти лица наверху? Теперь я понимаю, что прикован не страхом. Это голая скала несостоятельности, торчащая над черной водой, – я прикован к ней. Вода обрушивается на нее, как обвинения. В воздухе туча нарушенных обещаний, они налетают, хлопая крыльями, клацая клювами, устраивают мне то же, что Прометею… – хуже! Потому что я возносился в запретные высоты больше раз, чем он, – столько раз, сколько находил средств, – но вместо кувшина с огнем принес пустой стакан из-под коктейля… да и тот разбил.

Я зажмурил глаза, наверное, в надежде выдавить несколько капель раскаяния, но был сух, как Старый Мореход^[259]. Я не мог заплакать и ничего не мог с этим поделать. Ни с чем ничего не мог поделать – вот к чему все пришло. Мог только сидеть на этом унылом рифе несостоятельности, сжимая веки, скрежеща зубами и поедая себя поедом.

Этим я и занимался, когда вдруг почувствовал, что я не один.

– Кряк!

Она прислонилась к кушетке сзади; пара ее телескопов была в двадцати сантиметрах от моего лица. Когда я обернулся, она отпрянула, сморщив нос.

– Скажите, мужчина, вы сделали такое лицо, чтоб сочеталось с перегаром, или на самом деле в таком упадке?

Придя в себя, я ответил, что да, на самом деле и упадок как раз такой.

– Хорошо, – сказала она. – Терпеть не могу наигранную грусть. Не возражаете, если подсяду? Даже разделю ваши горести.

Не дожидаясь ответа, она обогнула кушетку, постукивая по ней палкой, и села рядом.

– Так. Чем объясните свой убитый вид?

– Проглотил больше, чем мог откусить, – кратко ответил я, сомневаясь, что этот близорукий выкидыш природы поймет больше, если стану объяснять.

– Только в меня не выплюньте, – предупредила она. Потом наклонилась, чтобы лучше разглядеть мое лицо. – Вроде что-то знакомое. Как вас зовут, кроме страшилы? – Она протянула костлявую руку. – Меня зовут Ваку-дама, потому что я по большей части пребываю в глубоком космосе.

Я взял ее ладонь. Она была теплая и узкая, но не костлявая.

– Можете звать меня Ежа-вю.

Она издала звук, похожий на звук пейджера со свежей батарейкой. Я предположил, что это был смех.

– Очень хорошо. Вот почему показались знакомым. Очень умный. Так что это за снимки у вас на книжке? Фото ваших звездных минут?

– В некотором роде. Снимки одного путешествия на автобусе с моей компанией. А книжка – древний китайский труд под названием «Книга перемен».

---

259 Герой поэмы С. Т. Кольриджа «Сказание о Старом Мореходе» (1797–1798).