Приют героев

Идея без промедления воплотилась в жизнь.

Барон чуть не вывихнул кисть: голова племянника оказалась просто каменной, право слово. Давешняя контузия осталась загадкой: булава должна была разбиться о череп стратега, как стекло. Встав над бесчувственным Германом на колени, Конрад без церемоний содрал с молодого человека рубаху, мешком напялил на руки, сведенные за спиной, и туго стянул запястья длинными рукавами. Отдышавшись, нашел в багаже запасной ремень: для ног. «Уж не перестарался ли?!» – тревожно ёкнуло сердце. Нет, дышит. Хвала Вечному Страннику, покровителю буйных. Так, с одним светочем управились – самое время поглядеть, что творится у пульпидора.

Морщась от боли, Конрад толкнул дверь.

В коридорчике ворочалась черная масса: хрипела, топала, неразборчиво ворчала и рычала. Барон попятился. Кинжал остался под кроватью, а переть на это с голыми руками – благодарю покорно! Даже зная, что посмертно тебе дадут «Героя Отчизны» с бантами и рюшами…

– О, светлость! А у меня сеструха мозгой двинулась. Пришлось вязать. Ну, куда ее теперь?

Масса распалась на два фрагмента: стоячий и лежачий.

– Несите в мою комнату, Кош. Похоже, у нас общие хлопоты. Мне тоже пришлось связать своего племянника.

– Да ну! – непонятно чему обрадовался рыжий хомолюпус. – Во жизнь!

И пнул скулящую волчицу: без злобы, но сильно.

* * *

Лунная дорожка бежала по черной глади озера.

– У архивариуса Землича не было сына. У него была дочь, Хендрика Землич. Природная семантисса, самоучка, возлюбленная Губерта Внезапного, магистр Ордена Зари, предмет ревности ее высочества Флоры д'Эстремьер. Вот и вся тайна, простая, скучная и очевидная, как любой секрет под Овалом Небес. Когда Хендрика разбилась, упав с балкона, она носила ребенка.

Хотелось встать на дорожку из желтого, дробящегося света и убежать далеко-далеко. Туда, где дремлет уставшее за день солнце. Где трубадуры поют о любви и ненависти, бедах и счастье, и можно слушать, сокрушаясь или восторгаясь, не думая о какой-то Хендрике Землич, умершей в дни седой старины, в ярком свете дня, в присутствии горстки людей.

Седая старина сняла тюбетей и скомкала в кулаке.

Стало отчетливо видно: гроссмейстер Эфраим невообразимо, ужасающе стар. И вряд ли долго протянет. Маги с высоким уровнем личной маны живут дольше обычных людей и своих более скромных коллег. Но ненамного – на треть, иногда на половину обычного срока жизни. Достаточно, чтобы заслужить зависть; недостаточно, чтобы заслужить зависть, граничащую с ненавистью.

В роще над озером звенели цикады. Раньше их не было слышно, а сейчас словно невидимый дирижер вышел к оркестру, постучал палочкой о пюпитр с нотами и взмахнул руками: начали! Легкий ветер нес аромат хвои, диких лилий, слабой прели. Ветер собирал все это богатство в ладонях и увлекал над озером к Майорату, где до сих пор стоял игрушечный замок, высился балкон и остывал в ночи булыжник двора, на котором умерла Хендрика Землич. Принцесса на бобах, тебя украл, сожрал и переварил дракон времени, змей сплетен, оставив в людской памяти смехотворное чудо-чудовище – вот он, автор «Максим» и «Завета», магистр нелепого ордена, фаворит взбалмошного, глуповатого, эксцентричного герцога…

– Позже, еще до того, как окончательно рассориться, я спрашивал отца: что он сделал, повинуясь приказу Губерта? Ведь спасти Хендрику не смог бы самый гениальный медикус! Да и сделанное отцом нельзя назвать спасением… "Я сделал омфалос," – неизменно отвечал Бруно Клофелинг. Он лгал, верней, говорил не всю правду: создать омфалос, пуповину личности – каморку с тремя старушечками, как называла его Хендрика – не под силу магу. Думаю, тут сыграла роль врожденная способность самой Хендрики к магосемантике…

Рыба плеснула у берега.

Старик замолчал, вслушиваясь: поздний рыболов, чья память переполнена воспоминаниями о былых удачах и неудачах, и новый улов вряд ли что-то прибавит к сокровищнице.

– Умирая, она начала проваливаться в собственный омфалос, сводить гибнущую личность к точке, где рождение и смерть – еще бессмысленные, несуществующие понятия. Не спрашивайте, как она это делала: я не знаю. Действия гениев порой напоминают чудо. Это потом приходим мы, и разбираем чудо на части, объясняя, приспосабливая, превращая в обыденность… или не превращая. Точно так же я не знаю, что сделал мой отец для консервации омфалоса Хендрики Землич. Бруно Духовидец не уступал мне-сегодняшнему в мастерстве, хотя наше мастерство – разного рода. Могу лишь предполагать, что жизнь Хендрики была замкнута в кольцо. Раз за разом, запершись в омфалосе, в каморке с троицей древних прях, она двигалась от рождения к смерти, и снова, и опять, по кругу, как ходит дряхлая лошадь у ворота маслобойки…