Седьмой дневник

• В Одессе брюки некогда надев,
• ты попусту не лез в борьбу с режимом,
• но щедро наделял ты юных дев
• своим ветхозаветным содержимым…

• Друзьям ты и поддержка, и опора
• по жизни скоротечной и шальной,
• любая, где ты трудишься, контора
• становится притоном и пивной…

А на шестидесятилетний юбилей (как же молод он, мерзавец!) я о нём написал гораздо подробней:

• Я помню, как, исход верша,
• в душевно-умственном провале,
• достичь земли своей спеша,
• мы в Вене грустно застревали.

• И тут, как древний Одиссей,
• вселяя в сердце светлый дух,
• евреям, словно Моисей,
• являлся Ицик Авербух.

• А сам он жил без капли жалобы,
• легко, как будто занят танцами,
• его энергии достало бы
• на две больших электростанции.

• Себе красотку из Йемена
• он в жёны взял, служа примером,
• что два еврейские колена
• соединить возможно хером.

• А убежав от суеты,
• в часы, когда повсюду спали,
• трёх деток редкой красоты
• он настругал на радость Тали.

• С охотой он и ест, и пьёт,
• всех веселит, судьбу не хает,
• и так при случае поёт,
• что Пугачёва отдыхает.

• Весь век живя среди людей,
• он не застыл, хотя начальник,
• и много всяческих идей
• он дарит нам, кипя, как чайник.

• Со всеми он живёт в ладу,
• ему забавна глупость наша,
• он даже хвалит ту бурду,
• что густо варит Окунь Саша.

• Ценя его за ум и сметку,
• я очень с Ициком дружу,
• и с ним бы я пошёл в разведку,
• но, слава Богу, не хожу.

• Ему сегодня шестьдесят,
• но только что ему с того,
• и ни минуты не висят
• без дела органы его.

• Сияет свет на наших лицах,
• пойдём – куда ни позови.
• Мы очень рады, милый Ицик,
• что современники твои.

А о любимой дочке Тане я люблю рассказывать одну чисто пророческую историю. Ей было шесть лет, когда я её повёз куда-то. Исполнилось как раз полвека с образования Советского Союза – всюду флаги трепыхались, и какие-то из громкоговорителей плескались песнопения и бравурные речи. Стоя возле меня в битком набитом автобусе, малютка Таня сказала исторические слова:

– Лучше ехать на такси, чем со многими народами.

Сами народы это осознали только двадцать лет спустя.

А вскоре (как же время-то летит!) явились к Тане мы на юбилей. И я прочёл ей оду на сорокалетие:

• Порядок пьянства не наруша,
• хотел бы я сказать сейчас:
• спасибо, милая Танюша,
• что родилась в семье у нас.

• Вполне с душой твоею тонкой
• (да и с повадкой заодно)
• могла родиться ты японкой —
• ходила б, дура, в кимоно.

• Весьма подвижная девица,
• лицом румяна и бела,
• могла француженкой родиться —
• какой бы блядью ты была!

• В тебе есть нечто и славянское,
• российской кротости пример:
• налит коньяк или шампанское —
• тебе один по сути хер.

• Хоть на сердечные дела
• бывала ты порой в обиде,
• но чудных дочек родила,
• а это – счастье в чистом виде.

• Являя чудо доброты
• на поле родственном тернистом,
• совсем не била брата ты,
• и вырос он авантюристом.

• Твоё презрение к наукам,
• семье известное давно,
• ты передашь, конечно, внукам,
• у дочек есть уже оно.

• Твоё душевное тепло
• всегда уют нам щедро дарит:
• куда бы время ни текло,
• а рядом Таня кашу варит.

• Ты легкомысленна в папашу,
• а в мать – по-женски ты умна;
• прими любовь, Танюша, нашу,
• и что налито – пей до дна!

А Боря Шильман тоже возмутительно молод: только что исполнилось шестьдесят. У Бори профессия загадочная – он хиропракт. У него своя клиника, и к нему густым потоком текут страждущие. Он не расспрашивает пациента о его болезнях и недомоганиях, он кладёт его на живот, гуляет пальцами по позвоночнику и сам говорит удивлённому больному, что именно того беспокоит. После чего он что-то гладит, разминает, порой встряхивает пациентов, невзирая на их жалобные стоны, и за несколько сеансов (а порой – всего за один) достигает чуда облегчения. И сам я был свидетелем таких чудес. И всё это – игрой на позвоночнике. Поэтому и славословие ему на юбилей я назвал —

Ода спинному хребту

• Всех наших бед и радостей источник,
• всех органов лихой руководитель —
• таинственный и сложный позвоночник,
• спинного мозга верный охранитель.

• Он правит нашей хваткой деловой
• и мудростью, прославленной в веках,
• мы думаем отнюдь не головой,
• а мозгом, затаённым в позвонках.

• И знали уже древние народы:
• какие ни случатся воспаления,
• все боли наши, хвори и невзгоды
• зависят от спинного управления.

• И если человек – подлец и склочник
• и пакости творить ему с руки —
• виновен в этом тоже позвоночник,
• шестой и двадцать третий позвонки.

• И скрягу если мучают запоры,
• он тужится, не спит и одинок,
• здесь только об одном возможны споры —
• какой затронут порчей позвонок.

• Мужчина средних лет в любой момент
• готов улечься с женщиной, ликуя,
• а если бедолага импотент —
• ослабли позвонки в районе хуя.

• А пятый позвонок – совсем особый,
• загадка его тайною покрыта,
• рождает он порывы тёмной злобы
• у тёмного душой антисемита.

• Один лишь позвоночник виноват,
• что бьёт жену подвыпивший мужчина,
• и даже если кто мудаковат —
• сокрыта в позвонках тому причина.

• Но что бы ни случилось с человеками,
• какие хвори тело ни гнетут,
• убогими и хмурыми калеками
• они к Борису Шильману идут.

• От Бори выходя, они смеются,
• уху едят на травке у реки,
• и так, не зная удержу, ебутся,
• что видно, как окрепли позвонки.

• Хребту спинному оду посвящая,
• сказать хочу я с искренним волнением:
• живи, Борис, и дальше, восхищая
• весь мир своим целительным умением!

А про Витю Браиловского и его жену Иру я уже писал неоднократно. Дружба наша скреплена тюремным испытанием, хотя в местах сидели мы разных: Витя – в тюрьме столичной, в Бутырской, а я – в Загорске и Волоколамске. «Видишь, – сказал мне как-то Витя снисходительно, – тебя в Москве даже сидеть не пустили!» Так что и стихи я им пишу, сдобренные по возможности любимыми словами из уголовной фени. Подруга вора, например, – маруха, у Вити это слово очень нежно и ласкательно звучит, когда мы говорим об Ире. По этому пути пошёл, естественно, и я, когда случился Ирин юбилей: