Леденцовые туфельки

— Ему не нравится Зози? — вдруг спросил Ру.

Я пожала плечами. Помолчала, потом с возмущением воскликнула:

— Он же ее совсем не знает! А все потому, что однажды она на него накричала. Хотя обычно она ни на кого не кричит и почти никогда не сердится. Просто она терпеть не может, когда ее фотографируют.

Но дело было не только в этом. Жан-Лу показал мне сегодня дюжины две снимков, сделанных у нас в chocolaterie; он их только что распечатал. На этих фотографиях был наш святочный домик, мама, я, Розетт и Зози; но все четыре фотографии Зози были сделаны под каким-то странным углом; казалось, Жан-Лу хотел тайком подкрасться к ней, застать ее врасплох...

— Это нечестно, — сказала я ему. — Она же просила тебя не снимать ее.

Но на лице Жана-Лу было написано невиданное упрямство.

— Нет, ты все-таки посмотри внимательно.

Я посмотрела. Просто ужас! Изображение расплывчатое, и на всех снимках она ни чуточки на себя не похожа — вместо лица какой-то бледный овал, рот перекошен, перекручен, губы точно колючая проволока.. И на всех снимках один и тот же дефект: вокруг ее головы какое-то темное расплывчатое пятно, по границе которого отчетливо виден странный желтый круг...

— Ты что, один кадр нечаянно на другой наложил? — спросила я.

Он покачал головой.

— Нет. Просто они именно так себя и обнаруживают.

— А может, свет так падал или что-то такое...

— Возможно, — сказал он. — Или «что-то такое».

Я посмотрела на него.

— Ты что хочешь этим сказать?

— Ты же сама знаешь. Светящиеся призраки, колдовские огни...

Ну и дела! Светящиеся призраки! Наверное, Жану-Лу слишком сильно хотелось их увидеть, вот он и сел в лужу. Уж Зози-то, по-моему, к таким вещам вообще никакого отношения не имеет. Разве можно так ошибаться?!

Ру по-прежнему смотрел на меня с тем же выражением вечного терпения — лицо у него было в точности как у церковных изваяний.

— Расскажи мне немного о Зози, — попросил он. — Похоже, вы с ней дружите.

И я рассказала ему о похоронах, и о леденцовых туфельках, и о Хэллоуине, и о том, как внезапно Зози вошла в нашу жизнь и, словно волшебница из сказки, все сразу изменила к лучшему, и дела у нас пошли просто замечательно...

— Но мама твоя выглядит усталой.

А я подумала: «Кто бы говорил об усталости!» У него-то вид был совершенно изможденный, лицо совсем побледнело, волосы явно давно не мытые. Похоже, он и недоедает к тому же; надо было, наверное, прихватить с собой что-нибудь из еды.

— Но сейчас время такое — перед Рождеством всегда хлопот очень много. И потом...

«Помолчи хоть минуту!» — сердито велела я себе.

— А ты что, шпионил за нами? — усмехнулась я.

Ру пожал плечами.

— Так, мимо проходил.

— А что тебе там понадобилось?

Он снова пожал плечами.

— Можешь назвать это любопытством.

— Так ты поэтому в Париже задержался? Из любопытства?

— Да. А еще мне показалось, что твоя мать попала в беду.

Я так и подскочила.

— Но это правда! — воскликнула я. — Нам всем грозит беда.

И я снова принялась рассказывать ему о Тьерри, о его намерениях, о том, что теперь у нас в семье все не так, как прежде, и о том, как я скучаю по старым добрым временам, когда все было легко и просто...

Ру улыбнулся.

— Вот уж просто никогда не было!

— Зато мы, по крайней мере, знали, кто мы такие, — заявила я сердито.

Ру в ответ только молча пожал плечами. Я сунула руку в карман. Там со вчерашнего вечера так и лежала его деревянная куколка Три рыжих волоска, сказанный шепотом на ушко секрет, спираль — символ Эекатля, Ветра Перемен, — нарисованная фломастером над сердцем...

Я сжала куколку в руке как можно крепче, словно это могло заставить его остаться.

Ру вздрогнул, как от озноба, и плотнее запахнул свое пальто.

— Значит... ты, в общем, пока не уезжаешь? — спросила я.

— Да нет, я собирался, и, наверное, мне так и следовало поступить. Но меня что-то по-прежнему беспокоит, Анук. Вот у тебя бывает такое ощущение, словно вокруг тебя что-то происходит, словно тебя используют, причем без твоего ведома, манипулируют тобой, как куклой, но если узнать, зачем и как это делается...

Он вопросительно посмотрел на меня, и я с облегчением увидела, что в цветах его ауры нет ни малейшего признака гнева — только свидетельствующие о глубоких раздумьях голубые и синие оттенки. А он все продолжал говорить тихим голосом, и я вдруг подумала, что столько слов от него слышу впервые, ведь Ру — человек вообще неразговорчивый.