Зоя

— Ну что вы! — Зоя рассмеялась. — Это вам только повредит в ее глазах. Она терпеть не может все, что связано с балетом! Она предпочла бы видеть меня женой князя Марковского, который водит такси, а не балеринкой на сцене «Гранд опера»!

Капитан, поглядев в эту минуту на Зою, понял, что не может осуждать ее бабушку: девушка казалась такой беззащитной и неискушенной и представляла такую легкую добычу для жестокого мира, для любого, кто пожелал бы ее обидеть, — да и для него, капитана Клейтона, тоже.

Он расплатился и по дороге домой сказал внезапно погрустневшей Зое:

— Вы разрешите как-нибудь навестить вас и выпить чаю с вами и с вашей бабушкой?

Ему не хотелось, чтобы этому существу пришлось что-либо скрывать, лгать или притворяться: ему не хотелось причинять ей боль.

— А что же я ей скажу? — испуганно спросила Зоя.

— Что-нибудь придумаем. Вы заняты в воскресенье?

— По воскресеньям мы с бабушкой гуляем в Булонском лесу.

— Я отвезу вас туда. В четыре часа удобно?

Зоя машинально кивнула, продолжая думать, что она скажет Евгении Петровне. Но Клейтон предложил самый простой выход:

— Вы ей скажете, что я — адъютант генерала Першинга и что мы познакомились на приеме. Говорить правду куда легче, чем лгать. — И снова, уже не в первый раз за этот вечер, он чем-то неуловимо напомнил ей отца.

Клейтон проводил ее до подъезда и видел, как Зоя, обернувшись в дверях, помахала ему на прощание.

Потом по ступенькам застучали ее каблучки.

Глава 16

Однако церемония знакомства Клейтона с Евгенией Петровной прошла легче и проще, чем они думали. Зоя объяснила, что ее представили капитану на приеме, устроенном генералом Першингом в честь дягилевской труппы, и она пригласила его на чашку чая. Старая графиня на мгновение смутилась: одно дело — общаться с князем Владимиром, таким же бедняком, как она с внучкой, и совсем иное — с американским офицером, адъютантом главнокомандующего.

Однако тут же оправилась от замешательства.

К чаю Зоя купила полдюжины пирожных, показавшихся особенно вкусными — они ведь так давно не видели сластей и лакомств! Графиня принесла чайник с кипятком. На столе не было ни самовара, ни серебряных ложечек, ни льняных салфеток, да и угощение было более чем скромным, но томила ее другая забота: что понадобилось американцу в их доме? Все остальное уже не слишком ее волновало.

Однако, когда ровно в четыре пополудни Федор распахнул перед капитаном дверь и тот шагнул через порог, все страхи ее улетучились. Он принес и вручил ей и Зое цветы, яблочный пирог и вообще вел себя как «порядочный человек из хорошего общества», приветствуя Зою со сдержанной почтительностью, а ее — с подчеркнутым уважением. Зою он в тот вечер как бы почти не замечал, разговаривая только с Евгенией Петровной — рассказывал о своих путешествиях, о днях юности, прошедшей в Нью-Йорке, расспрашивал о России, о которой почти ничего не знал. Евгении Петровне, как и ее внучке, он тоже постоянно напоминал Константина, такого же остроумного и обаятельного. Когда Зоя вышла из комнаты, чтобы поставить чайник, графиня откинулась на спинку кресла и спокойно принялась разглядывать гостя: цель его визита стала ей теперь понятна. Разумеется, он был стар для Зои, но очень понравился графине, произведя на нее впечатление человека достойного и с изысканными манерами, умного и тонкого.

— Каковы ваши намерения? — вдруг спросила она.

Капитан, не отводя взгляда, ответил честно:

— Еще не знаю. Мне раньше не приходилось даже разговаривать с девушками ее возраста. Но она — необыкновенное существо, необыкновенное во всем.

Я думал, что смогу стать ей другом, ей — и вам…

— Хочу вам сказать, капитан Эндрюс: Зоя — не игрушка, она только начинает жить, и жизнь эта может быть непоправимо вами испорчена. Судя по всему, она от вас без ума. Мне кажется, дальше заходить не стоит.

Однако оба знали, что это вряд ли возможно, и Евгения Петровна сознавала даже отчетливей, чем Клейтон, что он подошел уже слишком близко, и в любом случае жизнь Зои никогда не станет прежней.

— Она еще очень, очень юна, — промолвила графиня.

Капитан молча кивнул, поражаясь проницательности этой женщины. Он и сам всю эту неделю упрекал себя в том, что так безрассудно увлекся этой едва расцветшей девушкой. «Зачем я преследую ее? — спрашивал он себя. — Что будет, когда придет пора покинуть Париж? Воспользоваться ее благосклонностью и бежать? Это просто подло».