Обещание

— Привет, мам… — Голос Майкла был совсем слабым, незнакомым, хриплым, но все равно это были самые прекрасные слова, какие Марион слышала в своей жизни. Она улыбнулась в ответ, и слезы облегчения потекли по ее щекам.

— Дорогой мой…

— Мама… Я очень люблю тебя, мама! Глядя на них, Викфилд расчувствовался настолько, что в глазах у него защипало. Подозрительно шмыгнув носом, врач выскользнул за дверь, но ни Майкл, ни Марион даже не заметили его ухода. Прижимая к груди голову сына, Марион гладила его по волосам и думала о том, как он дорог ей. Что бы она делала, если бы потеряла его?

— Ну, мама, успокойся, не надо плакать! Я хочу есть, мама, — пробормотал Майкл, и Марион рассмеялась сквозь слезы. Он жив, жив, пело ее сердце. И целиком принадлежит ей одной!

— Сейчас мы организуем для тебя самый большой, самый вкусный и самый питательный завтрак, какого ты еще никогда не ел, — пообещала она и тут же спохватилась:

— Конечно, если Вик разрешит…

— К черту Вика, ма, я умираю с голода.

— Майкл! — Марион нахмурилась, но сразу же поняла, что не может на него сердиться.

Она могла только любить его и… оберегать — оберегать от всего, чего бы это ни стоило. Бросив взгляд на лицо сына, Марион увидела, что Майкл неожиданно помрачнел, по-видимому, вспомнив о том, где он находится и что привело его сюда. До этого он вел себя точно так же, как в один далекий день, когда ему удаляли миндалины. Когда Майкл очнулся после легкого наркоза, ему нужны были только мама и мороженое, которое он очень любил, но сейчас его лицо выражало слишком многое…

— Мама… — Майкл попытался сесть, но тотчас же снова откинулся на подушку. Было видно, что он отчаянно хочет что-то спросить, но не знает как. Глаза Майкла лихорадочно шарили по лицу Марион, а пальцы слабо стискивали руку.

— Успокойся, родной, тебе нельзя волноваться.

— Скажи, мама… другие… Те, кто был со мной прошлым вечером?.. Я помню, мы…

— Бен уже вернулся в Бостон. Отец забрал его. У него несколько переломов, но он скоро поправится. Бен легко отделался… — Марион вздохнула и в свою очередь сжала пальцы сына. Она знала, о чем он сейчас спросит, и заранее приготовила ответ.

— А… Нэнси? — Лицо Майкла напряглось, напоминая гипсовую маску. — Нэнси, мам? Она…

Глаза его наполнились слезами. Ответ на свой вопрос Майкл прочел на лице матери — прочел, но все еще не верил.

Марион опустилась в кресло в изголовье его кровати и нежно погладила сына по щеке.

— Мужайся, мальчик. Твоя Нэнси… Она не пережила этой ночи. Врачи сделали все, что могли, но травма была слишком серьезной. — Марион сделала паузу. — Она умерла сегодня утром.

— Ты… видела ее? — Он по-прежнему пристально вглядывался в ее лицо, словно все еще надеясь, что это просто неудачная шутка.

— Прошлым вечером я сидела с ней… полчаса или около того.

— О господи!.. Как же так, ма? Она умирала, а меня не было рядом!.. О, Нэнси!..

Майкл уткнулся лицом в подушку и зарыдал, как ребенок, и Марион нежно обняла сына за плечи. Он без устали твердил дорогое имя, и каждый раз Марион чуть заметно вздрагивала, словно от удара бича. К счастью, Майкл был слишком слаб. Рыдания вскоре стихли, но когда он повернулся к матери, она заметила в его лице новое, пугающее выражение, какого никогда прежде не видела. Можно было подумать, что вместе с Нэнси от Майкла ушла частица его души, частица сердца. Что-то умерло в нем, чтобы никогда не воскреснуть, и виновата в этом была она — Марион.

Глава 6

Нэнси почувствовала, как содрогнулся фюзеляж выпускающего шасси авиалайнера, и, наверное, в тысячный с начала полета раз, вслепую зашарила по одеялу своими забинтованными культями, ища руки, которые дарили ей успокоение и надежду. Прикасаться к рукам сиделок было на удивление приятно, и Нэнси с удовольствием отметила, что уже научилась различать их. У одной женщины были тонкие, изящные кисти с длинными прохладными пальцами, но в них была заключена надежная сила, способная удержать человека на краю и не дать ему свалиться в пучину отчаяния. От одного их прикосновения Нэнси сразу начинала чувствовать себя храбрее. У другой сиделки пальцы были теплые, и мягкие; от этих рук веяло почти домашним уютом и безопасностью. Эта сестра часто трепала Нэнси по плечу, и именно она сделала ей два болеутоляющих укола. Голос у нее был мягкий, негромкий, баюкающий, в то время как первая сестра говорила с легким иностранным акцентом, который делал ее голос холодноватым, строгим. Как бы там ни было, Нэнси успела полюбить обеих и жалела только о том, что не может увидеть их лиц.