Маленький, большой

— Сильвия? — удивился Джордж.

— Сильвия, — кивнула Лайлак.

Не дождавшись ни от кого реакции, она добавила:

— Она велела сказать тебе…

— Ничего подобного! Ничего подобного, это ложь! Нет! Я не хочу знать, зачем тебе понадобилось нас дурачить, зачем ты вообще сюда явилась, но ни слова правды мы от тебя не услышим! Ты вроде них — правда тебя не интересует. Ты такая же злая, как они, я знаю, ты ничуть не лучше той, которую взорвал Джордж, той, фальшивой! Никакой разницы.

— Отлично, — пробормотал Джордж, возводя глаза к небу. — Лучше некуда.

— Взорвал? — Лайлак взглянула на Джорджа.

— Я был не виноват. — Джордж яростно покосился на Оберона.

— Так вот что с ним случилось, — задумчиво протянула Лайлак. И рассмеялась. — О, они просто бесились! Когда течением принесло золу. Это был последний экземпляр, служил не одну сотню лет. — Ее голубая юбочка задралась, когда она спускалась со стола. — Мне пора. — Лайлак двинулась к двери.

— Нет, подожди, — воскликнул Оберон.

— Пора? Нет уж. — Джордж взял ее за руки.

— У меня еще много дел. А здесь все улажено, так что… Ох, совсем забыла. Ваш путь большей частью идет через лес, поэтому лучше будет взять проводника. Кого-нибудь, кто знает лес и поможет вам в дороге. Захватите монету для перевозчика и оденьтесь потеплее. Дверей множество, но некоторые более быстрые. Не задерживайтесь, а то пропустите пир! — Лайлак метнулась от двери обратно, в объятия Джорджа. Тонкими, золотистого цвета руками обхватила его шею, поцеловала худые щеки и спрыгнула на пол. — Веселья будет… — Она подмигнула, послала им довольную улыбку, в которой сквозило откровенное и незлое озорство, и скрылась. До Джорджа и Оберона донеслось шлепанье ее босых ног по старому линолеуму, но как открылась и захлопнулась дверь дома, они не услышали.

Джордж взял с вешалки для шляп комбинезон и куртку, натянул их, а потом и сапоги и направился было к выходу, но у двери, казалось, забыл, куда собрался и почему спешит. Он огляделся, не нашел ответа и сел к столу.

Оберон медленно уселся напротив, и они долго молчали. Иногда они настораживались, но ничего не видели: комната словно бы утратила некоторую значительность и вновь сделалась обыкновенной кухней, где варят овсянку, пьют козье молоко и где сидят за столом, соприкасаясь носками резиновых сапог, двое холостяков и готовятся взяться за дела по хозяйству.

Или отправиться в путь: такая возможность оставалась.

— Ладно, — заговорил Джордж. — Что? — Он поднял взгляд, но Оберон молчал.

— Нет, — проговорил наконец Оберон.

— Она сказала… — начал Джордж, но не сумел в точности повторить ее слова. Не мог забыть сказанное ею, но (как меканье коз, снег за окном, собственное сердце, то наполнявшееся, то пустевшее) не мог и вспомнить.

— Сильвия, — выдохнул Оберон.

— Проводник. — Джордж прищелкнул пальцами.

В холле послышались шаги.

— Проводник, — повторил Джордж. — Она сказала, нам понадобится проводник.

Оба обернулись к отворявшейся двери. Вошел Фред Сэвидж, тоже в резиновых сапогах, готовый сесть за завтрак.

— Проводник? — спросил он. — Кто-то куда-то намылился?

Дама с сумочкой из крокодиловой кожи

— Это она? — спросила Софи. Отодвинув занавеску, она выглянула в окно.

— Должно быть, — отозвалась Элис.

Не так часто на каменные воротные столбы падал свет фар, чтобы долго гадать, чья машина к ним приближается. Скользя по фасаду яркими огнями, длинный и низкий, совершенно черный в сумерках автомобиль промчался по изрезанной колеями подъездной аллее и остановился. Фары потухли, но двигатель еще некоторое время нетерпеливо ворчал. Потом он затих.

— Джордж? — спросила Софи. — Оберон?

— Их я не вижу. Только ее.

— Боже.

— Все нормально. По крайней мере, она здесь. — Сестры отвернулись от окна. На лицах тех, кто собрался в двойной гостиной, было написано взволнованное ожидание. — Она приехала, — кивнула Элис. — Скоро отправляемся.

Заглушив мотор автомобиля, Ариэл Хоксквилл несколько мгновений сидела и прислушивалась к воцарившейся тишине. Потом выбралась наружу. С соседнего сиденья она взяла сумку на ремне из кожи аллигатора и замерла под моросившим дождиком. Глубоко вдохнув вечерний воздух, она подумала: весна.

Она направлялась на север, в Эджвуд, второй раз, и теперь ей пришлось одолевать рытвины и борозды изношенных дорог, а также контрольно-пропускные пункты, где проверяли паспорта и визы. Пять лет назад, при первом посещении, о таком невозможно было бы и подумать. Хоксквилл подозревала, что за ней следят, если не всю дорогу, то часть, но в путанице дождливых проселков, которая вела от шоссе к Эджвуду, хвост неминуемо должен был отстать. Она явилась одна.