Маленький, большой

— Хорошо, — повторил Смоки и приподнялся, но только ради того, чтобы достать с полочки на задней стороне корпуса стальной шарик, размером с крокетный шар. Положил его в чашечку или захватное устройство на одном из рычагов, выступавших из колеса, которое содержалось в корпусе. Отпустил руку, и вес шарика потянул рычаг вниз. Когда он стронулся с места, остальные шарнирные рычаги задвигались тоже; один из них с клацаньем распрямился, чтобы принять следующий шар.

— Поняла, как оно работает? — грустно спросил Смоки.

— Нет.

— Неравновесное колесо. Вот эти рычаги на одной стороне вытянуты благодаря шарнирам, но когда они, совершая круг, попадают на другую сторону, шарниры складываются и рычаг повисает вдоль колеса. Так. Та сторона колеса, где рычаги торчат, будет всегда тяжелее другой, и всегда стремится вниз, то есть движется по кругу. Когда ты вкладываешь шар в чашечку, колесо поворачивается и вытягивается другой рычаг. Шар падает в чашечку на этом рычаге, тянет его вниз и по кругу, и так далее.

— Вот как.

Все это Смоки рассказывал ровным голосом, словно повторял старую-престарую историю или набивший оскомину урок грамматики. Элис вдруг вспомнила, что он не обедал.

— Таким образом, — продолжал он, — вес шаров, которые падают в чашечки на этой стороне, выносит рычаги достаточно высоко на другую сторону, чтобы они сложились; чашечка наклоняется, шар выкатывается. — Смоки крутанул колесо вручную, чтобы проиллюстрировать свой рассказ. — Он попадает обратно на полку, скользит вниз и падает в чашку рычага, который только что распрямился на этой стороне, подталкивает рычаг, он дальше движется по кругу, и так без конца. — Ослабнувший рычаг, в самом деле, отпускал шар, и тот попадал на другой, который, клац-клац-клац, высовывался наружу. Рычаг влекся вниз, в конечную точку цикла. Потом колесо остановилось.

— Замечательно, — мягко проговорила Элис.

Смоки, заложив руки за спину, хмуро созерцал неподвижное колесо.

— В жизни не видел такой идиотской штуки.

— Да?

— Этот Клауд — самый дурацкий изобретатель, какой когда-либо… — Не придумав, чем завершить фразу, Смоки повесил голову. — Это устройство не работает, Элис, оно ничего не может вращать. Оно не будет работать.

Осторожно обойдя инструменты и промасленные детали, Элис приблизилась и взяла Смоки за руку.

— Смоки. Все собрались внизу. Приехала Ариэл Хоксквилл.

Он поднял глаза, и на лице его вырисовалась разочарованная улыбка человека, потерпевшего до нелепости сокрушительное поражение. Потом он состроил гримасу и приложил руку к грудной клетке.

— Тебе нужно поесть.

— Нет, лучше не стоит. Так мне кажется.

— Пойдем. Ты это выяснишь. Может, спросишь Ариэл. — Она с облегчением поцеловала мужа в лоб и первая двинулась через арочную дверцу на лестницу и вниз по ступеням.

— Элис, — спросил Смоки. — Это оно? Сегодня то есть. Оно?

— О чем ты?

— Да или нет?

Пока они шли через холл и вниз по лестнице на третий этаж, Элис молчала. Она держала руку Смоки, думая о его вопросе, но еще и о других вещах, о которых могла бы сказать. Наконец, поскольку оба они знали слишком много, чтобы играть в загадки, она решилась и произнесла лишь одно:

— Наверное. Уже близко.

Смоки ощутил покалывание в руке, прижатой к телу чуть ниже грудной кости, и, охнув, остановился.

Они находились на верхней площадке лестницы. Внизу слабо различались огни в гостиной и голоса. Внезапно воцарилась гулкая тишина.

Близко. Если это уже близко, тогда он проиграл. Потому что он отстал, взялся за работу, в которой даже еще не разобрался, не говоря уже о том, чтобы начать. Он проиграл.

Громадная пустота открылась, казалось, в его груди, большая, чем он сам. По ее краям сгущалась боль, и Смоки знал, что через мгновение, бесконечное мгновение, она хлынет внутрь, дабы заполнить пустоту. Но пока что не было ничего, только за место в его опустошенном сердце боролись два неясных предчувствия: одно сулило страх, другое — некое откровение. Первое было черным, второе белым. Он застыл, стараясь не поддаться панике, оттого что не может дышать. Внутри пустоты не оставалось воздуха, чтобы вдохнуть, он ощущал только борьбу между Страхом и Откровением и слушал неумолчный громкий гул в ушах, который как будто говорил: теперь ты видишь; ты об этом не просил и уж точно не ожидал, что у тебя откроются глаза именно в этот миг, на лестнице, в темноте, но ты видишь; и тут же он пришел в себя. Сердце, выдавив из себя два медленных страшных толчка, подобных ударам, начало биться сильно и ровно, словно бы в ярости, и его наполнила привычная боль облегчения. Борьба закончилась. Он смог вдохнуть боль. Еще мгновение, и он сможет вдохнуть воздух.