Кислород

Алек ждал их за автоматическими дверями в зале для прибывших — бледная, понурая фигура в кучке встречающих ранний рейс. Он помахал рукой и улыбнулся. Ларри, чьи руки были заняты большими чемоданами, улыбнулся в ответ, подумав, что такие моменты всегда связаны с неловкостью узнавания, как будто человек, тебя встречающий, оказывается не вполне тем, кого ты ожидаешь увидеть. Даже такие хорошо знакомые детали, как лицо и осанка брата, казалось, слегка отличались от тех, что он помнил.

Выйдя за турникет, он поставил чемоданы на пол. Алек протянул руку, но Ларри подтянул его к себе и обнял, и это лучше любых слов помогло ему понять, что именно произошло здесь за последние несколько недель. Не столько дрожащее от напряжения тело брата, сколько исходившая от него аура несчастья, как от комнаты, где наказывали детей.

Элла подняла голову. Алек поцеловал ее в лоб.

— Хорошо долетели?

— Дерьмово. Спасибо, что встретил.

— Да ладно.

— Хорошо выглядишь, — заметил Ларри.

— В самом деле?

— В самом деле.

— Я рад, — сказал Алек, приподняв бровь, будто все сказанное имело иронический подтекст.

Когда они перешли дорогу перед автостоянкой, он сказал:

— Она возвращается сегодня. Уна привезет ее из больницы около четырех.

Он сообщил это настолько походя, что Ларри, чувствовавший себя растянутым меж часовых поясов, как паутина, на мгновение замешкался, пытаясь понять, о ком тот говорит.

— Мама?

— Кто же еще?

— Это же просто чудесно! Слышишь, Эл? Бабушку выписывают из больницы!

У него словно камень с души свалился. Воссоединение семьи у больничной койки было мрачной перспективой, не в последнюю очередь потому, что больницы вызывали у него странные ассоциации. Казались своего рода театром. Местом, где он притворялся другим человеком.

— Ей лучше? — спросила Элла.

— Чуть получше, — ответил Ларри, глядя на Алека. — Но только чуть-чуть.

— Ей нужно принимать лекарство, — строго сказала Элла.

Они ехали по быстро оживляющемуся шоссе — в зеркале заднего вида маячило малиновое солнце, «рено» дребезжал и поскрипывал, упрямо не желая ехать быстрее семидесяти километров в час. Братья говорили про Алису, хотя и с оглядкой, не забывая про сидящую сзади Эллу. Ларри без особых расспросов выяснил, что брат не навестил мать в больнице. Алек не захотел ни объяснить почему, ни оправдаться. Он не сказал: «Я не смог. Я пытался, но не смог», — и Ларри не стал на него давить, хотя и разозлился. После десяти часов в самолете довольно трудно сохранить терпимость к страхам других людей, к их недостаткам. И неспособность Алека на такую простую вещь, как поездка в больницу, говорила о том, что на деле все еще хуже, чем он предполагал. Он сказал себе, что все в порядке, что они справятся, но у него вдруг земля ушла из-под ног, словно после забега на пределе дыхания он увидел перед собой огромное расстояние, которое еще нужно преодолеть.

Перед Ковертоном они свернули с автострады — «Чувствуешь, как пахнет морем, Эл?» — и поехали по вересковой пустоши. Вдоль дороги замелькали деревушки, чистенькие и ухоженные, напоминающие тихий пригород, амбары и старые сельские школы превращены в частные дома с дорогими иномарками у входа, лишь по-прежнему высокие зеленые изгороди буйствуют под июньским солнцем.

После поворота на подъездную аллею к «Бруклендзу» Ларри подался вперед, гадая, какие перемены ему предстоит увидеть. В последний раз он приезжал сюда, когда Алису провожали на пенсию, в прошлом августе, — он тогда надрался в стельку беспошлинным виски и, спрятавшись за беседку, целовался с учительницей рисования, мисс Как-ее-там. В свете последовавших событий та ночь все чаще вспоминалась, как фильм, снятый накануне вселенской катастрофы, которой никто не ждал, но к которой все втайне готовились. Но это было не так, потому что они все искренне заблуждались насчет уготованного им будущего, и Алиса еще не сказала или, по крайней мере, не намеревалась говорить тех слов, что она прошептала ему за минуту до того, как вылетели пробки. Абсурд! Как она себе это представляла? Что он задушит ее подушкой в ту же секунду, как она перестанет соображать?

Из-за деревьев выплыл дом — он еще больше покосился от времени, еще больше скрылся под ползучими сорняками. На крыше со стороны фронтона в черепице зияло с десяток дыр, водосточный желоб над одним из окон верхнего этажа проломился, а деревянная калитка, ведущая в сад, была полуоткрыта — ее заклинило намертво, и она превращалась в подпорку для сорняков.