Гламорама

Я хихикаю:

— Ты врешь.

— Пошел к черту.

Я тихо спрашиваю:

— А можно было это все предотвратить?

Наконец она отвечает ничего не выражающим тоном:

— Все это досужие домыслы.

— Кто еще сотрудничает с нами? — спрашиваю я.

Она вздыхает.

— Круг очень узок. Чем больше группа, тем больше опасность быть застуканными. Да ты и сам знаешь.

— Это так только на бумаге.

— Ты посмотрел файл? — спрашивает она.

— Да, — бормочу я.

— Отлично, — говорит она, сразу успокоившись, а затем добавляет: — По-моему, Кристиан Бэйл — клевый. — Она рассматривает свои ногти. — Это сразу видно.

Я поворачиваюсь к ней:

— Что ты имеешь в виду?

— Кристиан Бэйл не снимался в «Одержимых», Виктор, — говорит Джейми. — Он там не снимался.

Я мнусь, а затем высказываю предположение:

— Может быть, он просто не хотел… не хотел обидеть тебя?

— Да какая разница? — бормочет Джейми в ответ.

А перед тем самым домом то ли в восьмом, то ли в шестнадцатом аррондисмане лучи солнечного света прорываются сквозь редеющие облака, и мы с Джейми открываем калитку и бесшумно скользим через двор. Внутри после того, как Брюса Райнбека не стало, обстановка гораздо спокойнее, и дом кажется более просторным и пустым, несмотря на присутствие членов второй съемочной группы. Бобби сидит у компьютера, беседуя по мобильнику, курит сигарету, стряхивая пепел в пустую жестянку из-под диетической колы, перед ним на столе громоздятся стопки блокнотов на спиральной пружинке, а на заднем плане играет музыка в стиле лаунж. В дом доставили бильярд, заказаны еще один «БМВ» и новые обои, а сегодня вечером где-то намечается вечеринка. «Все подтвердилось», — сообщает мне Бобби. Температура внутри дома не выше нуля. Внутри дома нестерпимо пахнет дерьмом, его запах — тяжелый и тошнотворный — висит повсюду. В доме стоит «кипучая деятельность», повсюду ставят свет.

Стоя рядом с Бобби, я отчаянно пытаюсь не заплакать снова. На экране компьютера: чертежи устройства, расшифровка компонентов, из которых приготовляется пластиковая взрывчатка ремформ, перспективные цели терактов. Джейми на кухне, внимательно читает схему приема лекарств, назначенную Тамми, и достает из холодильника бутылку минеральной воды Evian.

— Как она? — спрашивает Джейми Бобби.

— Утешения в подобных ситуациях не действуют, — отвечает он. — Но ей лучше.

Джейми проходит мимо, не замечая меня, и начинает медленно подниматься по винтовой лестнице, протискиваясь между киношниками, размышляя о том, что, возможно, ей следует относиться ко мне лучше, чем она относится, но ее раздражает мой страх, потому что страх — это не прикольно, это не круто, это мешает общению.

Я трогаю Бобби за плечо, потому что мне это просто необходимо.

Он отстраняется от меня, говорит: «Не надо!», а затем добавляет: «Теперь это больше невозможно».

Долгое молчание, во время которого я пытаюсь хоть что-то понять.

— Что-то ты похудел, — говорит Бобби. — Когда ты в последний раз качался? Кожа да кости. И бледный как смерть.

— Чувак, мне просто нужно немного выспаться.

— Это не объяснение, — говорит Бобби. — Тебе нужно немного позаниматься мотивацией.

— А я так не считаю, — говорю я надтреснутым голосом.

Но Бобби слышит меня не больше, чем если бы в этот момент нырнул в бассейн. Или если бы мы вели беседу по соседству с водопадом. Возможно, его попросту нет в этой комнате. Это всего лишь голос, лишенный тела. Возможно, я просто беседую по телефону с кем-нибудь. Возможно, я смотрю на весь этот мир в телескоп. Возможно, он мне просто снится. Вдруг меня осеняет: может, именно в этом все дело?

Бобби бесшумно заходит на кухню.

— Все рассыпается, э-э-э, на куски, — заявляю я. — И никто не действует так, как положено.

— Что еще там рассыпается на куски? — говорит Бобби, подходя ко мне. — По-моему, так все идет по плану.

Пауза.

— По какому плану? — спрашиваю я. — Что идет по плану?

Пауза.

— Бобби, ты меня слышишь?

— Что идет по плану?

— Да, что идет по плану?

— Все идет по плану, — пожимает плечами Бобби. — Все. Все, что намечено.

Пауза.

— А что… а что будет потом?

— Что будет потом?

— Да, потом?

— Потом?

Я киваю головой, слезы струятся у меня по щекам.

— А потом? Потом — бубум! — говорит оно, несильно хлопая меня по лицу ледяной ладонью.