Ревущие сороковые

Граната взорвалась под водой. Видимо, ее осколки задели сейвала, потому что он как ошпаренный выскочил из воды и заскакал по волнам.

— Теперь так до полюса прыгать будет! — радостно возвестил из бочки Семячкин. Он не сообразил, что радости в этом немного.

К счастью, гарпун не оборвался, но он не годился больше для стрельбы: взрывом немного покоробило вышедшие из пазов лапы.

— Берите другой, — посоветовал Ула Ростад. — У вас еще четыре выстрела.

Всех пингвиновцев удивила доброта норвежца, а я почувствовал в его голосе торжество. «Значит, в чем-то мы наглупили», — подумалось мне.

Боцман помог Трефолеву вновь зарядить пушку и сказал:

— Учитывай волну, стреляй только с гребня.

Перед ужином удалось еще раз настигнуть сейвалов и подойти к ним метров на сорок. Но и второй выстрел не принес успеха: гарпун пролетел мимо кита и, оборвав линь, исчез в пучине.

— На сегодня — финиш! Кончайте стрельбу, — распорядился Ростад. Он был доволен прошедшей охотой.

Трефолева окружили сочувствующие. Каждому пингвиновцу хотелось сказать ему хоть что-нибудь в утешение.

— Плюнь, не расстраивайся! Сегодня не попал — завтра двух ухлопаешь, — сказал Выдревич.

— Ты слишком торопился. Так не годится. Выдерживай, как Ростад, — советовал Семячкин.

— Зря за сейвалами гонялся. Ула избегает их, увертливые больно, — заметил боцман.

Подошел к Трефолеву и Сорвачев.

— Что же это вы, товарищ, подводите нас? — с укором сказал он. — Беретесь, а не можете: в китов не попадаете и народное добро губите — гарпун утопили.

— А я ведь не обещал вам высший класс стрельбы показывать, — ответил самолюбивый Трефолев. — Впервые из гарпунной пушки стреляю. Мне даже не дали потренироваться.

Сорвачев не внимал его объяснениям и твердил свое:

— Несолидно получилось, несолидно. И главное, при иностранцах.

Я, конечно, вмешался в разговор:

— А вы бы, Николай Витальевич, сами попробовали стрелять в свежую погоду. Я уверен, что Ула Ростад умышленно уступил место у пушки. Сам он никогда не охотится в такую волну. А у вас как наблюдателя не нашлось возражений. Иностранцев обидеть боитесь?

— Это вы бросьте, понимаете, нечего мне указывать, — захорохорился Сорвачев. — Насчет иностранцев есть установка, товарищ штурман. Будьте любезны ее придерживаться.

— В чем же смысл этой установки?

— А в том, что ум и дипломатия нужны.

— Что-то ни того, ни другого мы не заметили.

— Значит, не вашего ума дело! — заключил Сорвачев. — Найдутся понимающие люди.

Вести перепалку на таком уровне, да еще при всех, было бессмысленно. Я увел Трефо-лева. Другие пингвиновцы тоже отвернулись от Сорвачева: заносчивых людей у нас презирали.

ФАРАФОНОВ ВЫЗЫВАЕТ ГРОЗУ

Ула Ростад и его гость пришли ужинать в кают-компанию в приподнятом настроении. Они, видимо, успели пропустить по стаканчику спиртного. Видя, что русские не очень веселы и молчаливы, норвежец как бы с укором спросил:

— Ну как, помидорчики, надеюсь, теперь поняли, что самый лучший артиллерист не может стать даже посредственным гарпунером?

— Нет, мы еще не убедились в этом, — ответил я, — так как условия были неравные: вы охотились в тихую погоду, а он — в бурную, К тому же киты ему попались самые трудные.

— Китов он сам выбирал, а погода от меня не зависит. Но если вы очень попросите, я могу помолиться… испытания закончатся в полном безветрии.

— Стоит ли? Бог погоды тоже, кажется, из племени хитрецов?

— Возможно, — согласился Ростад. — Но я замечу: хитрецы не самые последние люди. Стоит ли расстраиваться по пустякам? У вас впереди еще три выстрела.

После ужина норвежцы, пожелав всем приятного отдыха, ушли спать, а мы с капитаном отправились в рубку уточнять дневные записи. В кают-компании остались только пингвиновцы, свободные от вахты, и отдувающийся после обильного ужина Сорвачев.

Любители «забить козла» уселись за обеденный стол и принялись с прибаутками и грохотом ставить кость к кости, а радист Фарафо-нов, устроившись в углу, начал сам с собой играть в шахматы. Задумываясь, он негромко напевал одну и ту же фразу:

— Сижу под фресками и пиво трескаю…

— Что за пошлятина попала вам на язык? — недовольно спросил Сорвачев.

— Стихи Владимира Маяковского, — не отрывая взгляда от шахмат, ответил радист.