Гладь озера в пасмурной мгле (сборник)

– Какое несчастье! Какая усмешка судьбы: выжить в блокаде... и погибнуть в сталинской мясорубке... – она высморкалась, проговорила уже спокойней: – Если б вы знали, Вера, из какой замечательной семьи вы произошли! Мы жили в одной квартире много лет и так дружили, так дружили! Все эти анекдоты про коммунальные склоки... это было не про нас! Мы были буквально как родственники!... Саша, страдалец... когда началась война, он работал электриком в эвакогоспитале, который тогда располагался в здании текстильного института... И вот, когда наступила чудовищная зима сорок второго и в городе каждый день умирало до десяти тысяч человек... к Сашиной работе прибавился еще и этот крест: надо было сжигать трупы, чтобы не было эпидемии... И в этом же здании, в подвале, где у них бомбоубежище, там и стены были из такого хорошего бетона, он выдерживал температурные нагрузки... Ну, так Саша и еще двое медбратьев уничтожали трупы. К ним люди свозили своих мертвецов... кто на санках, кто волоком, кто как... И Саша с ребятами перетаскивали десятки, сотни трупов, клали «колодцем» и забрасывали противотанковыми бутылками с горючей смесью... Не знаю – кто потом занимался этими обгоревшими останками... В общем, это был такой кошмар!... Бедный мальчик... Он, Саша, так замечательно рисовал, и был очень, очень нежным, чувствительным... и больным мальчиком, – вы же знаете, он страдал эпилепсией... Так странно: Володя, старший, Наташин сынок, – тот был покрепче и поздоровее, а умер чуть ли не первым. А вот Саша... Да... Но вот Саше-то и досталось сжигать и Володю, и Наташеньку, и маму с папой...

Вера слушала, опустив глаза... Зазвонил мобильник, она выхватила его из кармана и взглянула на экран: Лёня!... Проговорила отрывисто: – Позже позвоню! – и отключила телефон. Достала сигарету из пачки, судорожно закурила.

– Вы не против, Лидия Вениаминовна, я закажу себе что-нибудь выпить?

– Пожалуйста, пожалуйста!

Вера подозвала официантку, сделала заказ...

– Какая чудесная была семья! – качала головой старуха. – Дружная такая, знаете... добропорядочная, с традициями... Наташа была удивительная рукодельница, от бога... А Семен Михайлович, тот вообще, – и языки знал, и пейзажи такие писал, что одно удовольствие на стену повесить... Всю жизнь на заводе проработал, – эх, Вера! – не свою он прожил жизнь... А скажите... Катя... она жива сейчас?

Официантка принесла рюмку коньяку, Вера отпила глоток... Мучительная пауза все длилась...

– Нет... – наконец сказала она... – Мама... умерла...

– О господи, какая жалость, как настигает блокада!... А ведь Катя была лет на десять моложе меня, – такая светлая чудесная девочка! Ручки у нее были просто золотые! И Наташа, тетка, многому успела ее научить – понимаете, Катя была единственная девочка в семье. И страшно талантливая к искусствам! Я до сих пор помню, какие наряды она шила куклам, какие одеяльца, покрывала, какие вязала салфеточки! Все... кукольное, но как настоящее! И неизменно – милая улыбка навстречу: «Лидуся, тебе помочь?»

Вот она у меня прямо перед глазами! Помню, перед войной, на Первое мая – это Катин день рождения, вы же знаете, – подумайте, и ведь я помню! – они всей семьей поехали на лодках кататься, на острова... Она выбежала на кухню – похвастаться: какой бантик, какая юбочка, а носочки! Всё новенькое, всё – подарки! «Лидуся, я – самая красивая!»... Глазки ясные, лукавые такие, чуть раскосые, мило кошачьи... – «Да-да, Катюша, ты – самая красивая!»... Боже мой, все помню, как будто не прошло и трех дней!... А скажите... какую жизнь она прожила?

– Мама... – Вера помедлила, подняла на старуху глаза... тряхнула головой, как просыпаясь. – Мама... хорошую жизнь прожила! Хорошую честную жизнь...

– Чем она занималась?

– Она... понимаете... – Вера сцепила на столе руки, разняла их, стала разглаживать скатерть простертыми ладонями... – Она работала в театре!... Да, она была... завцехом там, у нас, в театре Горького...

Лидия Вениаминовна внимательно слушала, не отрывая глаз от Вериного лица. И та не отвела взгляда, улыбнулась, вздохнула освобожденно. Дело было не в матери, бог с ней совсем, дело было в этой вот чудесной старушке, которая берегла лица, даты, приметы своей молодости, не растрясла их по эвакуациям-городам, а скопила и пронесла. И только поэтому Вера чувствовала в ней родню, настоящую родню! Как могла она лишить ее хотя бы одного, милого ей, призрака?

– ...Без мамы, знаете... просто ни один режиссер... ни один спектакль... Ведь на производственных цехах, на бутафорах, на пошивочном цехе – всегда колоссальная нагрузка! – Веру уже несло по таким вольным просторам, по таким небесам, что остановиться было невозможно... Какое счастье, что в юности Стасик таскал ее по репетициям, по пыльным примерочным, по пьянкам своих приятелей, актеров-режиссеров... Да и в институте эти два потока, театральный и художественный, часто соприкасались... И Сегеди, Евгений Петрович, покойный граф Сегеди, лаборант на театральной кафедре, много рассказывал о кулисах театра, так как в молодости играл в какой-то полулюбительской труппе.