Артур и Джордж

— Но, может быть, про это забудут. Ты же сказал, что они хоронят неприятные новости, публикуя их в канун Духова Дня. Так что, возможно, люди запомнят только, что мистер Идалджи был полностью оправдан.

— Ну нет, насколько это зависит от меня.

— Ты хочешь сказать, что намерен продолжать?

— Они еще не увидели мою спину. Я не собираюсь допустить, чтобы такое сошло им с рук. Я дал слово Джорджу, я дал слово тебе.

— Нет, Артур. Ты просто объяснил, что намеревался сделать, и сделал, и добился полного оправдания, и Джордж может вернуться к своей работе, а только этого он, по словам его матери, и хотел. Ты добился замечательного успеха.

— Джин, пожалуйста, перестань быть со мной такой рассудительной.

— Ты предпочтешь, чтобы я была с тобой нерассудительной?

— Я кровь пролью, лишь бы избежать этого.

— С другой стороны? — поддразнивающе спрашивает Джин.

— С тобой, — говорит Артур, — другой стороны нет. Есть только одна сторона. Все очень просто. Единственное в моей жизни, что когда-либо казалось простым. Наконец-то. После столького времени.

Джорджа некому утешить, некому его поддразнить, некому помешать, чтобы эти слова вновь и вновь не прокатывались в голове: «Заблуждающийся и злокозненный человек, позволивший себе дурную шутку, притворившийся, будто он знает то, чего, возможно, не знает, для того, чтобы сбить полицию с толку и усугубить трудности крайне трудного расследования. Заключение, представленное обеим Палатам Парламента и Его Августейшему Величеству Королю».

В этот же вечер представитель прессы осведомился у Джорджа, как он воспринял доклад. Он заявил, что «глубоко неудовлетворен результатами». Он назвал доклад «всего лишь шагом в верном направлении», однако голословное утверждение, будто письма Грейторекса писал он, представляет собой «клевету — оскорбление… необоснованную инсинуацию, и я не успокоюсь, пока она не будет взята обратно и извинение не принесено». Далее — «не было предложено никакой компенсации». Они признали, что осужден он был ошибочно, «так что было бы только справедливо, чтобы мне компенсировали три года тюремного заключения, которые мне пришлось выстрадать. Я не допущу, чтобы все завершилось на этом. Я хочу компенсации за причиненное мне зло».

Артур написал письмо в «Дейли телеграф», называя позицию комиссии «абсолютно нелогичной и недопустимой». Он задал вопрос, можно ли вообразить что-либо «более подлое и неанглийское», чем полное оправдание без возмещения. Он предложил продемонстрировать «за полчаса», что Джордж Идалджи никак не мог написать эти анонимные письма. Он указал, что, поскольку было бы несправедливо просить налогоплательщиков обеспечить компенсацию Джорджу Идалджи, «ее можно было бы взыскать в равных долях со стаффордширской полиции, суда квартальных сессий и министерства внутренних дел, так как эти три группы людей вместе и равно виновны в подобном фиаско».

Священник Грейт-Уайрли также написал в «Дейли телеграф», подчеркивая, что присяжные никак не упомянули про авторство писем, и любые ложные выводы были виной сэра Реджинальда Харди, который слишком «поспешно и нелогично» указал присяжным, что «тот, кто написал письмо, также совершил и само преступление». Именитый адвокат, присутствовавший на процессе, назвал суммирование судьи «прискорбным». Священник назвал отношение к его сыну — как полиции, так и министерства внутренних дел — «в высшей степени шокирующим и бессердечным». А что до поведения и выводов министра внутренних дел и его комиссии, то: «Возможно, это дипломатия, государственная мудрость, но так бы они не поступили, будь он сыном английского сквайра или английского аристократа».

Недоволен докладом остался и капитан Энсон. В интервью стаффордширской «На страже» он ответил на критику, задевшую «честь полиции». Комиссия, выявляя так называемые «противоречия» в уликах, просто не поняла сути дела, представленного полицией. «Неправда» и то, будто полиция с самого начала исходила из убеждения виновности Идалджи и выискивала доказательства его вины. Напротив, Идалджи стал подозреваемым «только несколько месяцев спустя после» начала располосовываний. «Разные лица казались, возможно, причастными к этим преступлениям», но постепенно исключались. Подозрения же «против Идалджи возникли в конце концов из-за его всеми упоминавшейся привычки бродить по окрестностям глубокой ночью».