Царица проклятых

Он был откровенно потрясен.

– Ты распроклятое создание! – прошептал он. – Мне приходит на память история Александра Великого. Он плакал, когда не осталось миров, какие он мог бы завоевать. Ты тоже будешь плакать, когда не останется правил, какие ты мог бы нарушать?

– О, правила будут всегда.

Он тихо засмеялся.

– Сожги книгу.

– Нет.

Мы посмотрели друг на друга, потом я обнял его, тепло и крепко, и улыбнулся. Я даже не знал, зачем я это сделал, но он был так терпелив и серьезен, в нем, как и во всех остальных, произошла некая глубинная перемена, но для него, как и для меня, она была мрачной и болезненной.

Она имела отношение к борьбе добра и зла, которую он понимал совершенно так же, как я, потому что именно он много лет назад научил меня понимать ее. Именно он сказал, что мы всегда должны бороться с этими вопросами, что простое решение нам не нужно, но что мы всегда должны испытывать страх.

Я обнял его и потому, что любил его и хотел быть к нему поближе, и при этом не хотел, чтобы он оставил меня прямо сейчас, сердитый и разочарованный.

– Ты будешь соблюдать наши законы, не так ли? – неожиданно спросил он со смесью угрозы и сарказма – и, возможно, какой-то толики любви.

– Естественно! – Я снова пожал плечами. – Кстати, что там за новые правила? Я забыл. Ах да, не делать новых вампиров, не исчезать без следа, скрывать следы убийства.

– Ты чертенок, Лестат, ты это знаешь? Сущий дьявол.

– Позволь задать тебе один вопрос, – сказал я. Я сжал руку в кулак и легко дотронулся до его локтя. – Эта твоя картина, «Искушение Амадео», та, что находится в подземельях Таламаски...

– Да?

– Ты не хотел бы получить ее обратно?

– О боги, нет. Это жуткая вещь. Можно сказать, мой черный период. Но я бы очень хотел, чтобы они вытащили ее из своего проклятого подвала. К примеру, повесили ее в парадном зале. В каком-нибудь приличном месте.

Я засмеялся.

Внезапно он посерьезнел. У него зародились подозрения.

– Лестат! – резко сказал он.

– Да, Мариус?

– Оставь Таламаску в покое.

– Ну конечно! – Я еще раз пожал плечами и еще раз улыбнулся. Почему бы и нет?

– Я не шучу, Лестат. Я говорю серьезно. Не связывайся с Таламаской. Мы понимаем друг друга, не так ли?

– Мариус, тебя на удивление легко понять. Слышишь? Часы бьют полночь. В это время я всегда совершаю обход острова Ночи. Пойдем?

Я не ждал его ответа. Выходя из двери, я услышал его милый снисходительный вздох.

Полночь. Песнь острова Ночи. Я прошелся по переполненным людьми галереям. Хлопчатобумажная куртка, белая футболка, лицо наполовину скрыто гигантскими темными очками, руки засунуты в карманы джинсов. Я наблюдал за тем, как голодные покупатели ныряют в открытые двери, глазеют на горы сияющих товаров, на шелковые рубашки в пластиковой упаковке, на лоснящийся черный манекен, закутанный в норку.

За сверкающим фонтаном с танцующими перьями, состоящими из мириадов капель, на скамейке устроилась старушка, держащая в трясущейся руке бумажный стаканчик с кофе. Ей было сложно поднести его к губам. Проходя мимо, я улыбнулся и она дрожащим голосом сказала:

– Старикам сон не нужен.

Из коктейль-бара лилась тихая музыка. По отделу видеокассет прохаживались молодые головорезы... О, эта жажда крови! Я повернул голову, и хриплый треск и вспышки остались позади. Сквозь дверь французского ресторана я заметил быстрое движение женщины, поднимающей бокал с шампанским, услышал приглушенный смех. Театр полон черно-белых гигантов, болтающих по-французски.

Мимо прошла молодая женщина – темная кожа, соблазнительные бедра, пухлый рот. Жажда крови достигла пика. Я шел вперед, загоняя ее в клетку. Кровь не нужна. Теперь ты силен, как старейшие. Но я чувствовал ее вкус, я оглянулся и увидел, что она сидит на каменной скамье, из-под узкой короткой юбки выглядывают голые колени, и она не сводит с меня глаз.

О, Мариус был прав, прав во всем. Я сгорал от неудовлетворенности, сгорал от одиночества. Я хотел стащить ее с этой скамьи: «Ты знаешь, кто я такой?»

«Нет, остановись, не выманивай ее отсюда, не нужно, не уводи ее на белый песок, подальше от огней галереи, где камни опасны, а волны яростно бьются о берега бухты».

Я подумал о том, что она говорила нам об эгоизме и алчности. Вкус крови на языке... Если я немедленно не уйду отсюда, кто-нибудь умрет...

Конец коридора. Я вложил ключ в скважину стальной двери между лавкой, торговавшей китайскими ковриками, сделанными маленькими девочками, и табачным магазином, владелец которого, прикрыв лицо журналом, уснул среди голландских трубок.