Алмазный эндшпиль

– Слушай, ты, сука, – с нежной улыбкой сказал он на ухо еврею. – Перестань дергаться как припадочный. На тебя и так смотрят как на больного. Иди вперед и веди себя солидно, иначе сорвешь весь обмен.

Верман порывисто выпрямился, точно ему в спину вонзили иглу.

– Я что-то немножко растерялся, – извиняющимся тоном сообщил он девушке-менеджеру, – перепутал два офиса и забыл, куда идти.

– Ничего страшного, я вам все покажу, – улыбнулась та. – Пожалуйста, сначала в третье окошко, а потом вас проводят.

Моня даже сумел выжать из себя ответную улыбку.

– Вот и молодец, – тихонько похвалил его Валентин Петрович. – Вот и умница.

Когда с бумажными формальностями было покончено, Моня зажал в кулаке ключ от ячейки и пошел за провожатым. Дымов держался рядом. Он вдруг почувствовал, что волнуется – здесь, в банке, где их не могли подстерегать никакие неожиданности. Разве что Верман привлек бы к себе внимание служащих… Но ювелир уже взял себя в руки. Откуда тогда это волнение?

Они спускались по лестнице друг за другом: менеджер, Верман и Дымов. Перед Валентином маячила лысина ювелира, покрытая бисеринками пота, точно полянка росой. И этот жалкий трусливый пень задумал перехитрить Хрящевского! Валентин Петрович не сдержал улыбку. Но зато именно Верману, а не кому-либо другому, удалось заполучить бриллиант.

И тут Дымов понял. Он волновался перед встречей с камнем! «Голубой Француз»… До сих пор эти слова ничего не значили для Валентина, он только смеялся над «нетрадиционной ориентацией» бриллианта. А сейчас вспомнил, что Верман договорился продать его Краузе за восемь миллионов долларов, и эта сумма внезапно ошеломила его. Не восемь миллионов сами по себе, а то, что есть на свете люди, готовые платить их за прозрачные камушки размером с фундук. И то, что бывают на свете такие камушки.

Они сошли вниз и остановились.

– Прошу вас, – сказал сопровождающий, отпирая дверь хранилища.

Моня с Валентином Петровичем вошли в комнату, похожую на камеру хранения на вокзале: сплошные серые ящики от пола до потолка. Посередине – гладкий металлический стол. Провожатый вставил свой экземпляр ключа в ячейку, неслышно удалился, и Верман с Дымовым остались одни.

Ювелир разжал кулак и посмотрел на ключ, словно недоумевая – что это такое и как оно оказалось в его руке?

– Чего стоишь? – процедил Дымов. Волнение его достигло предела: он с неожиданной отчетливостью вдруг представил, как Верман открывает ячейку, выдвигает ящик, а внутри ничего нет. Картина эта обожгла его холодом.

– Открывай!.. – повторил он, и присовокупил для крепости еще пару ругательств.

Верман подрагивающими пальцами вставил ключ, провернул. Дверца распахнулась, и из шкафа легко выкатился узкий длинный ящик. Из ящика ювелир вынул коробку-пенал, перенес ее на стол и открыл.

В коробке оказался лишь маленький бумажный пакетик размером с ладонь Валентина Петровича. Он был свернут явно на скорую руку, небрежно. Сквозь тонкую бумагу просвечивало что-то маленькое, синее.

Верман протянул руку, но Дымов не выдержал: отпихнул ювелира и сам схватил сверток. Вытряхнул его содержимое на ладонь – и завороженно уставился на камень, не веря своим глазам.

Это был бриллиант ошеломляющей, немыслимой красоты. Невозможно было объяснить это с точки зрения логики, но Валентин Петрович сразу понял, что перед ним камень огромной редкости. Должно быть, все дело в цвете: сплюснутый с обоих концов, точно зернышко, бриллиант искрился такой сказочной синевой, что она слепила глаза. Это был не голубой, а чистейший светло-синий: тот оттенок, что рождается на границе слияния неба и моря в ясный солнечный день.

«Француз» оказался меньше, чем ожидал Валентин Петрович – не больше двух сантиметров в длину. Он благоговейно поднял его, сжимая двумя пальцами, и над гранями вспыхнули и заискрились крошечные радуги.

В эту секунду, глядя на прозрачный синий бриллиант, Дымов поверил во все, что прежде казалось ему легендами: и в огромные алмазы Индии, и в охотников за драгоценностями, и в короля Людовика, который до сих представлялся ему в большей степени персонажем романов Дюма, чем реально существующим человеком, и в императрицу, жену Николая Второго, про которую Валентин Петрович забыл, как ее звали. Помнил только, что она спала с Распутиным.

Все эти люди вдруг ожили и прошли перед его глазами, пугающе реальные. Вызвал их к жизни синий бриллиант, который Дымов крепко сжимал в пальцах. Цепочку хранителей драгоценности завершала маленькая благожелательная старушка, угощавшая Валентина Петровича чаем и конфетами в своей слишком большой квартире.